а) В некоторых местонахождениях, где, согласно списку, предполагались военные действия, присутствуют признаки только одной насильственной смерти, что может свидетельствовать об убийстве, а не о войне.
б) Критерием, по которому смерть определяется как насильственная, является расположение наконечников стрел в непосредственной близости от скелетов. Тем не менее многие из найденных артефактов на самом деле были инструментами, использовавшимися для других целей, или просто сколами и обломками. Например, Фред Уэндорф, который занимался раскопками в Джебель-Сахаба, основную массу найденных вблизи скелетов наконечников посчитал обыкновенным мусором
{518}.
в) Многие сломанные кости на самом деле зажили. Вместо того чтобы сразу говорить о войне, можно было предположить и ритуальную борьбу на палках, нередкую в племенных сообществах.
г) Трудно доказать, что найденную кость глодал твой собрат, а не другой хищник. Одна из работ с невероятным мастерством и изобретательностью продемонстрировала существование каннибализма в поселении Пуэбло, которое датировали 1100 г. Человеческие экскременты из этого местонахождения содержали человеческую версию мышечного белка миоглобина
{519}. Другими словами, те люди питались человеческим мясом. Тем не менее, даже когда каннибализм с определенностью доказан, мы не можем точно знать, был ли это экзо- или эндоканнибализм (т. е. кого здесь поедали – поверженных врагов или же умерших родственников; такая практика распространена в некоторых племенных культурах).
д) Самый злостный проступок, в котором обвиняли Кили и Пинкера, – избирательный подход к информации: якобы они рассматривают только местонахождения предполагаемых войн, а не весь массив литературы.
[280] То есть если взять все тысячи имеющихся в наличии археологических скелетов с сотен раскопов, то показатель военных смертей окажется ниже 15 %. Кроме того, в некоторые периоды и в некоторых районах вообще отсутствуют следы военного насилия. С несомненным злорадством заключается, что основные выводы Кили и Пинкера не имеют широкого применения; например, Фергюсон в вышеупомянутой работе пишет: «Изучение 10 000-летней истории Южного Леванта не предоставляет данных ни об одной территории, о которой с уверенностью можно было бы утверждать, что здесь шла война» [курсив Фергюсона]. Я не прав? Тогда назовите такое место». И поэтому критики приходят к выводу, будто до рождения цивилизаций войны были редки. Сторонники Кили и Пинкера возражают, что невозможно закрыть глаза на следы кровавых баталий в Кроу-Крике и Джебель-Сахаба и что отсутствие доказательств (древних войн на многочисленных территориях) не есть доказательство отсутствия.
Последняя фраза подводит нас ко второй стратегии нынешнего ведения дебатов «Гоббс против Руссо», а именно к изучению современных племенных объединений, находящихся на догосударственном этапе развития. Как часто они воюют?
Древность во плоти
Итак, если ученые беспрестанно спорят о том, кто и как грыз человеческие кости 10 000 лет назад, представляете, какие разгораются баталии, когда дело касается настоящих живых людей?
Кили, Пинкер и вместе с ними Сэмюель Боулз из Института Санта-Фе заключили, что в современных племенных сообществах военные действия происходят повсеместно. Мы говорим об охотниках за скальпами из Новой Гвинеи и Борнео, воинах масаи и зулусах из Африки, жителях амазонских влажных лесов, которые устраивают набеги на соседей. Кили подсчитал, что в отсутствие миротворческих внешних сил, таких как правительство, 90–95 % племенного населения участвует в военных действиях, причем многие – на постоянной основе. В этих сообществах в каждый момент времени воюет более высокий процент населения, чем в обществах с государственным устройством. Редко, но все же встречающуюся миролюбивость какого-нибудь племени Кили объяснял тем, что их победили соседи и теперь доминируют над ними. Исследователь обвинял современных антропологов в систематическом занижении показателей жестокости, чтобы облагородить образ живых реликтов прошлого.
Кили также подверг сомнению гипотезу, что племенная жестокость носит ритуальный характер: пустишь в установленном порядке в кого-нибудь стрелу, разобьешь пару голов дубинкой – глядишь, и день прошел. Нет, насилие в негосударственных сообществах кончается смертью. Ученый, кажется, даже с некоторой гордостью документировал, как в различных культурах используют военное оружие для причинения мучительных страданий. В его голосе часто слышались нотки сильного раздражения, когда он говорил об этих миролюбцах-антропологах, считающих, что у туземцев отсутствует организация, самодисциплина и пуританская трудовая этика, дозволяющие массовые кровопролития. Он писал о превосходстве племенных воинов над армиями западного образца; например, он сообщал, что в Англо-зулусской войне конца XIX в. копья «дикарей» разили точнее, чем британские ружья, и что британцы выиграли войну не в силу своих воинских качеств, а благодаря хорошо продуманной логистике ведения длительных войн.
Как и Кили, Пинкер заключил, что в традиционных культурах военные действия ведутся повсеместно. По его сводкам, в племенах Новой Гвинеи – таких как гебуси и мае энга – в результате войн происходят от 10 до 30 % смертей, а в амазонских племенах ваорани и хиваро – от 35 до 60 %. Пинкер дал оценки смертности от насилия. Сегодня в Европе одна насильственная смерть приходится на 100 000 человек в год. Во времена всплеска преступности 1970-х и 1980-х гг. этот показатель для Америки в целом достиг 10, а для Детройта – аж 45. В периоды войн XX столетия из 100 000 человек в Германии и России умирали насильственной смертью 144 и 135 соответственно. Сравним теперь: в 27 негосударственных сообществах, исследованных Пинкером, среднее значение данного показателя составляет 524 человека. А ведь есть еще народ дани из Новой Гвинеи, племя черноногих из американских прерий и суданские динка – там на 100 000 человек приходится 1000 насильственных смертей в год; это как если бы вы теряли по одному знакомому ежегодно. Лидирует в этом списке племя като из Калифорнии, в котором в 1840-х гг. насчитывались рекордные 1500 смертей на 100 000 человек в год.
