Без задних ног, зато с пусканием слюней.
Меж тем внизу котлы опустели, и изумленные женщины с восторгом заговорили об истинном чуде, которое нынче явил проповедник. До сих пор еды из общего котла никогда не хватало, чтобы накормить всех бастующих до одного. Кое-кто изо дня в день ворчал, оставшись без порции, а иногда целые семьи уходили с пустыми судками несолоно хлебавши. Сегодня же, дорогая соседка, вы и сами видели, еды, получившей благословение Христа в бурых одеждах, хватило даже на добавку.
— Дворнягам и тем со дна вдоволь отшкрябали, Боже Праведный!
Мужчины же, помогавшие в готовке, потешались над дуростью кумушек и утверждали, что приумножение фасоли — следствие не какого-то там непонятного чуда, а того простого факта, что господа профсоюзные вожаки нынче рано утром отбыли в порт и на прииске не обедали.
— А уж эти бестии жрут почище чесотки, кума!
Даром что Христос из Эльки предписывал сиесту не длиннее пятнадцати минут, ибо телу только и надо, что забыться, а уж время тут роли не играет, сам он, вознесенный в беседку-эстраду, словно в царствие небесное, проспал больше двух часов. Он грубо храпел и оглушительно пускал газы, отчего сеньориты заливались краской, а рабочие и писари добродушно хохотали.
Дело шло к вечерне, когда над ухом у странствующего святого внезапно грянули, словно на Страшном суде, барабаны, тарелки и трубы, нарушив его глубокий сон. От испуга он подскочил чуть ли не до крыши.
— Лобок Иудин! — вскричал он, охваченный ледяным ужасом. Кругом прыснули.
Это музыканты местного оркестра, поднявшись на эстраду и обнаружив спящего проповедника, не смогли отказать себе в удовольствии напугать его до чертиков. Все участники литр-банда — так в пампе называли приисковые оркестры, — во главе с начальником, трубачом Элисео Трухильо, питали невероятную слабость к выпивке (тем самым не отличаясь от прочих оркестров). Отыграв на площади полагающиеся польки и вальсочки, они неизменно отправлялись в селение Пампа-Уньон и услаждали музыкой ночи в двадцати борделях, составлявших так называемую Блядскую улицу.
Христос из Эльки, как всегда по пробуждении, перекрестился, обул негнущиеся сандалии и насупленно встал. Сначала он собирался упрятать плащ в пакет, но потом передумал, тщательно отряхнул и надел (там, куда он направлялся, требовалось сразу произвести блестящее впечатление).
Музыканты тем временем собирали пюпитры и выставляли у пюпитров литровые бутылочки винца, словом, готовились к воскресному концерту.
Закутанный в плащ и готовый отчалить, Христос из Эльки поочередно благословил их и отечески пожурил, мол, прерывать его послеобеденный сон, драгоценные служители муз, — едва ли не смертный грех.
— Все равно что у образа Святой Девы гипсовый палец отломать, — промолвил он.
И спустился вниз.
Пора заняться тем, ради чего он приехал.
Адрес блудницы он вызнал у босоногих расхристанных пацанов — общим числом пятерых, — которые после проповеди, как водится, спутав его с Рождественским Дедом (хотя, сдается, больше издеваясь — не такие уж они были маленькие), остались просить у него игрушек на приближавшиеся праздники. Ранее днем они соревновались в старых селитряных отвалах, кто убьет камнями больше ящериц, и теперь каждый хвастался уловом, дюжинами дохлых пресмыкающихся, связанных за хвосты пеньковой веревкой. Он, желая постращать их, возвысил голос и выбранил, поучая, что эти зверушки — также создания Предвечного Отца, а посему им не должно вредить. По закону природы, всякое человеческое существо — тем более они, юные невинные отроки, — обязано уважать тварей бессловесных.
— Любая жизнь есть искра чудесного пламени Божия, — гремел он, воздевая карающий перст.
А потом смягчился и спросил, не известно ли им, как найти сеньору донью Магалену Меркадо. Мальцы перекинулись понимающими взглядами и уверенно указали в одну сторону: набожная шлюшка, сеньор, живет в последнем доме на последней улице поселка.
— Там еще Дурачок-с-Помелом обретается!
Христос из Эльки в благодарность осенил их крестным знамением, развернулся и пошел в направлении, указанном пострелятами. В спину ему дождем посыпались дохлые ящерки. Ангелочки бросились врассыпную и, вопя непристойности и пиная консервные банки, исчезли в переулках за мусорными баками.
По дороге к дому Магалены Меркадо Христос из Эльки убедился, что прииск вдоль и поперек запущен, заржавлен и замусорен. Вбитый в самую суровую часть пустыни Атакама, поселок Вошка весь выстроился из обломков и отходов остановивших добычу приисков, из краденого металлолома, из дырявых цинковых листов, источенных жучком балок, битых стекол, ржавых гвоздей, обызвествленных унитазов, из всего, что только можно было пустить на сооружение лагеря, — даже банки из-под смальца и ящики из-под цейлонского чая шли в ход. Сам селитряной завод собрали из подержанных моторов, бракованных станков и старых запчастей. Только дом управляющего и залы Клуба служащих удостоились чести быть выстроенными из новых материалов. За все вышеописанное мы в пампе и наделили этот прииск таким постыдным прозвищем.
В возведенном из мусора селении весь воздух (в том числе внутри наших домов) пропитался прогорклым запахом. Но даже не это прославило Вошку среди пришлых, а нечто более странное, имевшее человеческую природу: там обитали два самых диковинных и знаменитых существа во всем Центральном кантоне: полоумный, который всю жизнь клал на подметание протяженнейшей пустыни на свете, и проститутка, больше похожая на сестричку милосердия.
Причем жили они в одном доме.
Дон Анонимо, нечего и сомневаться, оказался в пампе вместе с гуртом умалишенных, а вот насчет Магалены Меркадо ничего точно утверждать нельзя. У нас ведь как: захотят кого-то опорочить, сразу пускают слух, мол, такой-то, вы не смотрите, что весь из себя опрятный и вежливый, — и, само собой, кума, никому ни-ни, между нами — приехал на поезде дураков.
И всю жизнь на такого-то косо смотрят.
Сумасшедшие в той партии были тихие и ехали вперемешку с нормальными людьми, так что с первого взгляда и не подумаешь дурного. Даже ответственные за наем неладного не учуяли. Потому как Панчо Карроса, не желая упустить комиссию, полагавшуюся за каждого привезенного, самолично позаботился, чтобы все они по прибытии в пампу говорили и делали что надо.
Некоторые, — правда, очень немногие — разбежались, едва сойдя с поезда, на свой страх и риск по ближайшим приискам, зато остальные оказались паиньками. Вели себя благоразумно, превосходно играли роль рабочих в поисках лучшей жизни, а потому после положенного пребывания в Санитарном доме, где их, как всех прибывающих с южных окраин родины или из соседних стран, вымыли, забрили от вшей и продезинфицировали — у некоторых сожгли старую одежду, — благополучно нанялись на разные должности на приисках заказавших их хозяев. Так что один только Панчо Карроса, лютый торговец людьми, мог бы поведать истину касаемо того, была Магалена Меркадо в той партии или нет.
