— Но ведь откровенность включает попытку понять отца.
— Я прекрасно его понимаю, но по-прежнему ненавижу то, что он сделал.
— Конечно ненавидишь. Кроме «вот ублюдок!», тут и сказать нечего. Я просто нащупываю альтернативу, ведь ты говорил, что устал от ненависти.
— Устал, но пока не представляю, как от нее освободиться. Если только через потенциальное безразличие.
— Или через отрешенность. Не думаю, что ты сможешь стать безразличным, — проговорил Джонни.
— Да, через отрешенность, — согласился Патрик, на сей раз не возражавший против корректировки своей лексики. — Просто «безразличие» звучнее.
Друзья пили кофе. Джонни чувствовал, что позволил увести себя слишком далеко от самого откровения Патрика, чтобы спрашивать: «Так что именно случилось?» Патрик, со своей стороны, чувствовал, что покинул берег своих воспоминаний, где осы до сих пор пировали над лопнувшим инжиром, а сам он в бешенстве смотрел сверху на пятилетнего себя, чтобы избежать неловкости, лежащей куда глубже неловкости признания. Истоки его фантазии тянулись на Языческий Юг, к непристойному раскрепощению, которое он породил в отце. А разговор с Джонни застрял на Котсуолдских холмах под сенью грубых английских вязов. Возможность сделать широкий жест и объявить: «А это порожденье тьмы — мой раб»
{136} — незаметно выродилась в спор о морали.
— Спасибо, что поделился со мной тем, чем поделился, — сказал Джонни.
— Нечего включать калифорнийца. Это ведь чистой воды обуза.
— Нечего включать суперангличанина, — парировал Джонни. — Для меня это честь. Захочешь поговорить об этом — я к твоим услугам в любое время.
Обезоруженному Патрику на миг стало очень грустно.
— Ну что, поехали на дурацкую вечеринку? — спросил он.
Они вместе вышли из обеденного зала, прошагав мимо Дэвида Уиндфолла и Синди Смит.
— Произошли неожиданные колебания обменного курса, — пояснил Дэвид. — Бешено запаниковали все, кроме меня, по той причине, что мы с Сонни устроили долгий пьяный обед у него в клубе. В конце дня я заработал кучу денег, не делая абсолютно ничего, а все остальные прокололись. Мой босс жутко злился.
— Вы с боссом ладите? — спросила Синди, которую это не интересовало нисколечко.
— Разумеется, — ответил Дэвид. — Вы, американцы, называете такое внутренним нетворкингом, мы — просто хорошими манерами.
— Вот так так! — отозвалась Синди.
— Нам лучше поехать на разных машинах, — сказал Патрик, проходя с Джонни через бар. — Вдруг я уеду рано?
— Хорошо, — кивнул Джонни. — До встречи в Читли.
8
Близкое окружение Сонни, сорок гостей, ужинавших в Читли до начала вечеринки, слонялись по Желтому залу, не в состоянии сесть, пока не усядется принцесса Маргарет.
— Николас, ты веришь в Бога? — спросила Бриджит, подключая Николаса Пратта к разговору, который вела с принцессой Маргарет.
Николас закатил глаза, словно кто-то пытался раздуть старый скандал.
— Меня, дорогая моя, интересует, верит ли Он до сих пор в нас? Или мы довели всевышнего наставника до нервного срыва? По-моему, кто-то из Бибеску
{137} сказал, что «для светского человека вселенная как предместье».
— Не нравятся мне слова этих ваших Бибеску, — заявила принцесса Маргарет, морща нос. — Как можно сравнить вселенную с предместьем? Это полная глупость.
— Мэм, по-моему, в виду имеется то, что порой самыми важными становятся самые банальные вопросы, потому что на них нет ответа, — сказал Николас. — А вот вопросы, кажущиеся банальными, например кто где сидит за ужином, — Николас глянул на Бриджит, подняв брови, — наиболее интересны.
— Люди очень странные, да? Мне вот совершенно неинтересно, кто где сидит, — соврала принцесса. — Кроме того, как вам известно, моя сестра — глава англиканской церкви, и мнение атеистов я слушать не желаю. — Заткнув рты Николасу и Бриджит своим неодобрением, принцесса хлебнула виски из стакана. — Очевидно, число случаев растет, — таинственно изрекла принцесса.
— Каких случаев, мэм? — уточнил Николас.
— Случаев насилия над детьми, — ответила принцесса. — В прошлые выходные я была на благотворительном концерте в пользу Национального общества предупреждения жестокого обращения с детьми, и мне сказали, что число случаев растет.
— Возможно, сейчас людям больше нравится выносить сор из избы, — предположил Николас. — Если честно, эта тенденция беспокоит меня больше шумихи вокруг насилия над детьми. Дети, вероятно, не подозревали бы, что стали жертвами насилия, если бы каждый вечер не видели его по телевизору. По-моему, в Штатах дети начали подавать в суд на родителей за плохое воспитание.
— Серьезно? — Принцесса захихикала. — Нужно рассказать маме. Ей такое понравится!
Николас расхохотался:
— Если честно, мэм, меня беспокоит не шумиха вокруг насилия, а то, как страшно родители нынче портят своих детей.
— Возмутительно! — воскликнула принцесса. — Мне попадается все больше детей, не имеющих понятия о дисциплине. Это пугает.
— Ужасает, — поддакнул Николас.
— Вряд ли представители Национального общества предупреждения жестокого обращения с детьми говорили о нашем мире, — сказала принцесса, великодушно озарив Николаса светом, который источала своим присутствием. — На самом деле их слова — развенчание мечты социалистов. Те уверены, что любую проблему можно решить деньгами, но это попросту неправда. Даже бедняки были счастливы, когда еще не утратили общности. Моя мать говорит, что в Ист-Энде во время войны ей попадалось больше достойных людей, чем в целом дипломатическом корпусе.
— Красивые женщины как автобусы, — сказал Питер Порлок Робину Паркеру, направляясь с ним в столовую. — Ждешь одну целую вечность, а потом появляются все сразу. Вообще-то, я в жизни не ждал автобус, если только на акции «Британского наследия» в Вашингтоне. Помните ее?
— Конечно помню, — отозвался Робин Паркер, расфокусированные глаза которого напоминали голубых рыбок, мечущихся за толстыми стеклами очков. — Для нас сняли лондонский даблдекер.
— Кто-то ворчал, мол, зачем в лес дрова привезли, — сказал Питер, — а я был рад увидеть то, чего мне столько лет не хватало.
Тони Фаулз — мастер болтать занимательную ерунду. Раз в опере есть ложи, с которых слышно музыку, но не видно сцену, он предлагал устроить звуконепроницаемые ложи, где не мешают ни музыка, ни актеры на сцене, — берешь мощный бинокль и рассматриваешь публику.
