Джим Уилсон, который благодаря богатой жене выставлял свою довольно старомодную живопись ни много ни мало на Парк-авеню, с октября по обмену читал лекции в Оксфорде, а Виктор по тому же самому обмену — в Колумбийском университете. Всякий раз, как они отправлялись на званый ужин — то есть чуть ли не каждый день, — Анна подкалывала его, что он «приглашенный профессор». У Анны с Виктором был «открытый» брак. «Открытый», как в сочетаниях «открытая рана», «открытое неповиновение», да и «открытый брак» не всегда означает «хороший», но сейчас, когда Виктору было семьдесят шесть, не виделось большого смысла с ним разводиться. К тому же должен же кто-то о нем заботиться.
Анна вышла из лифта, открыла дверь квартиры 11Е и потянулась к выключателю рядом с индейским ковром на стене. Что, черт побери, она скажет Патрику? Хотя он превратился сперва в угрюмого и злобного подростка, а теперь и в двадцатидвухлетнего наркомана, она помнила его пятилетним, сидящим на лестнице в Лакосте, и по-прежнему чувствовала себя виноватой (хоть и понимала, как это глупо), что не вытащила его мать с того кошмарного ужина.
Как ни странно, наваждение, побудившее Анну выйти за Виктора, по-настоящему началось именно в тот вечер. Потом Виктор на несколько месяцев погрузился в создание новой книги — «Бытие, знание, суждение», которую часто (но совершенно ошибочно!) путают с предыдущей — «Мышление, знание, суждение». Доводы Виктора, что он специально называет книги так похоже, чтобы держать студентов в тонусе, не вполне убедили Анну, а также его издателя. Тем не менее книга, как новая метла, смахнула пыль, скопившуюся на теме самовосприятия, и смела ее в новые увлекательные кучки.
В конце этого творческого периода Виктор сделал Анне предложение. Ей было тогда тридцать четыре, и, хотя она сама того не знала, ее восхищение Виктором находилось в наивысшей точке. Она согласилась не только потому, что он достиг скромной славы, на которую лишь и может рассчитывать живой философ, но еще и потому, что считала его хорошим человеком.
И что же, черт побери, сказать Патрику, думала Анна, вынимая ярко-зеленое майоликовое блюдо из знаменитой коллекции Барбары и раскладывая пирожные на неровно глазурованной поверхности.
Бесполезно притворяться перед Патриком, будто она хорошо относилась к Дэвиду Мелроузу. Даже после развода с Элинор, бедный и больной, Дэвид вызывал не больше приязни, чем цепная овчарка. Его жизнь была полным провалом, его одиночество страшно было вообразить, и все равно его улыбка резала как нож, а если он и учился («учиться никогда не поздно!») быть приятным в общении, попытки эти вызывали легкую брезгливость у всех, кто его знал.
Наклоняясь над раздражающе низким марокканским столом в гостиной, Анна почувствовала, как темные очки сползают у нее со лба. Может быть, желтое ситцевое чересчур веселенькое для такого случая, ну да и фиг с ним. Патрик давно ее не видел и не догадается, что она красит волосы. Барбара Уилсон, несомненно, больше одобрила бы натуральную седину, но Анне предстояло завтра вечером говорить на телевидении про «Новую женщину». Пытаясь разобраться, что это за зверь такой, Новая женщина, Анна сделала Новую прическу и купила Новое платье. Это было научное изыскание, а наука требует расходов.
Без двадцати четыре. Пустое время до прихода Патрика. Время выкурить убивающую, вызывающую рак сигарету, наплевать на предупреждение Минздрава. Анна называла это «двойными стандартами». Впрочем, невозможно было отрицать, что она и впрямь чувствовала себя виноватой, но ровно так же она чувствовала себя виноватой, добавляя в воду три капли эссенции для ванны вместо двух, так что не один ли черт?
Она только-только закурила свою слабую, легкую, ментоловую, почти бессмысленную сигарету, когда зазвонил домофон.
— Да, Фред.
— Миссис Айзен, к вам Патрик Мелроуз.
— Пожалуйста, впустите его, — ответила Анна, гадая, нет ли какого-нибудь способа внести в этот разговор хоть чуточку разнообразия.
Она прошла на кухню, включила чайник и бросила щепоть чайных листьев в японский чайник с гипертрофированно высокой плетеной дужкой.
Тут раздался звонок, и она поспешила открыть. Патрик, в длинном черном пальто, стоял спиной к ней.
— Здравствуй, Патрик, — сказала она.
— Здрась, — буркнул Патрик и попытался протиснуться мимо нее, однако Анна взяла его за плечи и ласково обняла.
— Ужасно, — сказала она.
Патрик не поддался на объятие, но вывернулся, словно борец из хватки противника.
— Ужасно, да, — произнес он с легким поклоном. — Опаздывать — плохо, но приходить раньше времени — непростительно. Пунктуальность — один из мелких пороков, которые я унаследовал от отца, а значит, я никогда не буду шикарным. — Он заходил взад и вперед по комнате, держа руки в карманах пальто. — В отличие от этой квартиры. Кто счастливчик, сменивший здешнюю обстановку на ваш уютный лондонский дом?
— Коллега Виктора из Колумбийского университета, его давний оппонент.
— Надо же, как здорово, когда есть оппонент. Лучше, чем все время спорить с самим собой, — сказал Патрик.
Анна сочувственно вздохнула:
— Чаю хочешь?
— Хм, — ответил Патрик. — А нет ли у тебя чего-нибудь покрепче? У меня уже девять вечера.
— У тебя всегда девять вечера. Что ты хочешь? Я смешаю.
— Нет, лучше я сам. Ты слишком сильно разбавишь.
— Ладно, — сказала Анна, поворачиваясь в сторону кухни. — Бутылки на мексиканском жернове.
Жернов украшали резные фигуры воинов в перьях, но вниманием Патрика завладела бутылка «Уайлд тёрки». Он плеснул бурбона в высокий стакан, запил первым глотком еще таблетку кваалюда и тут же налил вторую порцию. После визита в похоронное бюро он зашел в отделение банка «Морган гаранти» на Сорок второй улице и взял три тысячи долларов бумажками. Толстый оранжево-бурый конверт выпирал у него в кармане.
Патрик снова проверил таблетки (нижний правый карман), конверт с деньгами (внутренний левый) и кредитные карточки (наружный левый). Нервическое действие, которое он иногда совершал каждые несколько минут, словно осеняя себя крестным знамением: Наркота, Наличность и Святой Дух Кредита.
Он уже принял второй кваалюд, когда выходил из банка, но по-прежнему чувствовал себя взвинченным. Быть может, третья таблетка была перебором, однако перебор — стиль его жизни.
— А у тебя тоже так? — спросил Патрик, с новой энергией переступая порог кухни. — Слышишь слово «жернов», — и слова «на шее» звучат автоматически, словно цена в старых кассах. Разве не унизительно… — продолжал он, бросая в стакан несколько кубиков льда. — Как же я обожаю эти машинки для льда, они лучшее, что я видел в Америке!.. Разве не унизительно, что все наши мысли заготовлены заранее этими идиотскими механизмами?
— Плохо, когда идиотскими, — согласилась Анна, — но кассе необязательно выдавать дешевку.
— Если мозг работает, как касса, все, что он выдает, будет дешевым.
