— Матушка и тетка Элинор, — продолжил Дэвид, словно рассказывая наивному ребенку сказку про Красную Шапочку, — любили приобретать антиквариат, в том числе и антикварных особ. Траченные молью носители древних титулов были заново обиты толстыми пачками долларов, но дело в том, — заключил он с безликой теплотой, не совсем скрывавшей намеренную издевку, — что с людьми нельзя обращаться как с вещами.
— Вот именно, — заявила Бриджит, удивленная своей смелостью.
— Ты со мной согласна? — с внезапным интересом осведомился Дэвид.
— Вот именно, — кивнула Бриджит, исчерпав на время словарный запас.
— А может, антикварные особы хотели, чтобы их приобрели, — предположила Анна.
— В этом никто не сомневается, — сказал Дэвид. — Они наверняка облизывались. А после того как их спасли, неблагодарные мерзавцы посмели взбрыкнуть своими точеными ножками в стиле Людовика Пятнадцатого и начали командовать. Какая наглость!
— Видит бог, — воскликнул Николас, — я бы тоже не отказался от ножек Людовика, они небось горстку шиллингов стоят.
Бриджит растерянно уставилась на Дэвида. Она всем сердцем разделяла его слова о том, что люди — не вещи. И вообще, однажды она укурилась и очень ясно поняла, что все проблемы в мире возникают оттого, что люди относятся друг к другу как к вещам. Мысль была такой большой, что ее было трудно усвоить, но в тот момент Бриджит ею прониклась и сейчас решила, что Дэвид говорит о том же. Бриджит восхищалась Дэвидом еще и потому, что только он мог запугать Николаса. С другой стороны, она понимала, почему Николас его боится.
Анне все опротивело. Как в юности, от скуки хотелось взбунтоваться. Не было сил терпеть поведение Дэвида, который издевался над Элинор, мучил Николаса, затыкал рот Бриджит и унижал Виктора.
— Извини, — сказала она Элинор. — Я ненадолго.
В полутемном коридоре Анна вытащила сигарету из сумочки, прикурила. Огонек спички отразился в зеркалах на стенах; у подножья лестницы на миг сверкнул осколок стекла. Анна нагнулась, подняла осколок кончиком указательного пальца и внезапно почувствовала, что за ней следят. Она подняла взгляд и увидела, что на широкой ступеньке у лестничной площадки сидит расстроенный Патрик во фланелевой пижаме с голубыми слониками.
— Привет, Патрик, — сказала Анна. — Ты чего такой грустный? Не спится?
Он не ответил и не шелохнулся.
— Погоди, я только осколок выброшу, — сказала Анна. — Здесь что-то разбили?
— Это я разбил, — сказал Патрик.
— Я сейчас.
«Врет, — подумал Патрик. — Не вернется».
В вестибюле не было корзины для мусора, и Анна стряхнула крошечный осколок в фарфоровую подставку для зонтиков, из которой торчали экстравагантные трости Дэвида.
Вернувшись к Патрику, Анна уселась на ступеньку рядом с ним.
— Ты порезался? — ласково спросила она, касаясь его руки.
Он отодвинулся и буркнул:
— Оставь меня в покое.
— Давай я маму позову? — предложила Анна.
— Давай.
— Хорошо, я ее сейчас приведу, — сказала Анна.
Войдя в столовую, она услышала, как Николас спрашивает Виктора:
— Вот мы с Дэвидом давно хотели спросить… Локк действительно говорил, что нельзя наказывать того, кто не помнит своих преступлений?
{49}
— Да, конечно, — ответил Виктор. — Локк утверждал, что личность основывается на преемственности памяти, а поскольку наказание связано с личностью, то за забытое преступление накажут уже не того человека.
— Так давайте же выпьем за это.
Анна наклонилась к Элинор и прошептала:
— Пойди к Патрику. Он ждет тебя на лестнице.
— Спасибо, — сказала Элинор.
— По-моему, все должно быть иначе, — заявил Дэвид. — Тот, кто помнит свои преступления, обычно наказывает себя сам, а закон должен карать тех, кто безответственно забывает о проступках.
— Вы одобряете смертную казнь? — вмешалась Бриджит.
— Нет, не одобряю, с тех пор как ее перестали устраивать публично, — ответил Дэвид. — В восемнадцатом веке повешение считалось увлекательным событием.
— Да, и для зрителей, и для самого преступника, — добавил Николас.
— В общем, развлечение для всей семьи, как сейчас принято выражаться, — продолжил Дэвид. — Именно этого я все время и добиваюсь. Наверняка прогулка в Тайберн
{50} облегчала задачу.
Николас захихикал. Бриджит задумалась, что такое Тайберн. Элинор слабо улыбнулась и отодвинула стул.
— Надеюсь, ты нас не покидаешь, любимая, — сказал Дэвид.
— Мне надо… Я сейчас вернусь, — пролепетала Элинор.
— Погоди-ка, я не расслышал. Ты сейчас вернешься?
— Мне надо кое-что сделать.
— Ну иди уже скорее, — учтиво сказал Дэвид. — Без тебя некому поддержать беседу.
Элинор направилась к двери. На пороге столовой появилась Иветта с серебряным кофейником.
— Там Патрик сидит на лестнице, — объяснила Анна. — Он какой-то расстроенный.
Дэвид покосился на удаляющуюся спину Элинор и с нажимом окликнул:
— Любимая! Элинор!
Она обернулась, пытаясь прикусить и без того обкусанный ноготь, — она всегда кусала ногти, когда не курила.
— Да?
— Мы же договорились, что не надо бегать к Патрику всякий раз, когда он ноет.
— Он же недавно упал. Может быть, поранился. Наверное, ему больно.
— В таком случае ему нужен доктор, — серьезно объявил Дэвид и, уперев ладони о стол, собрался вставать.
— Нет-нет, с ним все в порядке, — вмешалась Анна, стараясь задержать Дэвида; все-таки она обещала прислать к Патрику мать, а не отца. — Ему просто хочется ласки.
