– Это ваш попутчик, меда Ирма! Поймете сами, какого она цвета, подсказок не будет. – И блиссова дочь хитро подмигнула мне.
Большая бусина посередине горела ночной синевой. В самом сердце этой главной бусины словно тлел крошечный дрожащий огонек, озаряя всю ее тонкими огненными сполохами. Герцог.
– Янеша, они великолепны… Как мне благодарить вас?
– Не потеряйте их, грейте в ладонях почаще, меда Ирма. И мы всегда будем знать, как сильно вы любите замок и… всех нас, – почти прошептала она. – Мы будем знать, что странствие ваше еще не окончено.
Я надела оберег, спрятала его под ворот, и незримый свет девяти сфер озарил меня, согрел, обнадежил.
Но вот наше время пришло: в залу вошел слуга и сообщил, что лошади запряжены и ждут у крыльца. Все поднялись прощаться. Герцог церемонно поклонился:
– Меда Ирма, медар Шальмо. Время ехать. Ваш новый урок начинается.
У нас было ровно сто мгновений ока на сборы и переодевания. Тоска расставания вновь заслонила мне солнце тяжкой багровой тучей, и я повторяла про себя слова Райвы – чтобы не плакать, чтобы верить. Они же все уезжали и возвращались, значит, уеду-вернусь и я.
Залитое солнцем крыльцо, свежие сытые лошади. Все сказано, прощанье бессловесно: мы уже в седлах, я и Шальмо, подо мной – та самая Любовь, она помнит меня и сегодня смирна и добродушна. Замок грезит в лучах лета, как многие сотни лет до этого дня, безмятежный, незыблемый и, кажется, вечный. Скажите мне, серые камни, я ведь правда вернусь? Вы станете ждать меня? Вы всё еще, может, ждете, что вернется хозяин Арриду?
Герцог стоит у моего стремени, и я слышу его безмолвную речь:
«Скажите, Ирма… Вы любите его, если по правде?»
Шарад никогда не становится меньше, вспомнила я.
«Н-не знаю… Не уверена, что понимаю вас, медар».
«Ирма, уж не думаете ли вы, что я про Шальмо?»
«Как радостно, как привычно изумляться рядом с вами, Герцог. Тогда о ком речь?»
«О Риде, меда, только о Риде!»
«Но ведь… Его же уже давно нет в живых!»
Шальмо старательно не вмешивался в наш обмен мыслями, лишь улыбался лукаво.
«Ну вот – выходит, Анбе зря загадал вам свой ребус… Не стоит выбрасывать их из головы: вдруг кто-нибудь когда-нибудь подарит вам ключ?»
Я вспомнила наш разговор с Анбе – тогда, на галерее, в дождливую зимнюю ночь. Мой ангел-хранитель говорил тогда что-то о вкусе Рида во всем… О том, что Рид – это всего лишь название вкуса… И еще – «как дышать».
«Вот видите, меда. Поэтому нет нужды всякий раз называть имя того, кто рядом с вами. Кем бы он ни был – Шальмо или нет. У меня плохая память на имена. И для простоты я запомнил всего одно. Так проще. Как дышать».
– Сулаэ фаэтар! – промолвил Герцог вслух, и мы тронули поводья.
Нет! Погодите! Как я могла позабыть?
– Медар Герцог! – Мне показалось, что стены замка ответили мне тройным эхом.
Он уже взялся за ручку двери, но обернулся.
– Да?
– Прошу вас – последний вопрос!
– Вы ненасытны, маленькая меда. Слушаю. Но пока вы живы – не бывать последнему вопросу.
– Скажите же, каково же мое дело?
Герцог улыбнулся и ткнул указательным пальцем на мою седельную сумку. Я лихорадочно расстегнула ремни и вновь перебрала все, что в спешке туда побросала. Пара флаконов с духами, сухая синяя роза моего заточения, две записки от Герцога, синий замковый плащ (моя драгоценность!) и… два пухлых дневника… Объяснений не будет: Герцог уже скрылся за тяжелыми дверями замка.
Шальмо мягко тронул мою руку:
– Нам пора, Ирма, едем.
Мы шагом ехали меж Рубиновой и Бирюзовой долями парка к воротам, за которые я так давно не выбиралась долее чем на день. Фонтаны цветущего дрока провожали нас в путь. И лишь когда в гомон и щебет птиц впитались басовый скрежет отпираемых привратниками запоров и еле слышный скрип петель и огромная ненаписанная еще мной книга замковых ворот распахнулась передо мной вовне, я наконец услышала Герцога.
Сфаилли
[39]
Интерлюдия
– Сколько тут томов?
– Двадцать тысяч? Пятьдесят? Гораздо, гораздо больше, чем я в силах даже начать воображать прочесть – хотя бы на одну сотую. Мне просто нужно, чтоб их было много…
– Я с этой же целью смотрю на звезды.
– Именно. Очень подправляет перспективу.
Они лежали рядом на полу, на дне уходящей во тьму восьмиугольной шахты, составленной из книжных стеллажей. Матовый свет напольных электрических канделябров накрывал их призрачным куполом, выше которого плавала мгла, напитанная пылью и сладким духом бумажного тлена и бессмертия. Над размытой линией света позади шеренг книг копошились и хихикали хобы. Эган собрался было прикинуть, сколько их тут сегодня, но быстро плюнул: хобы передавали друг другу один и тот же голос и, судя по звукам, играли в расшибалочку или занимались чем-то еще донельзя подвижным, при этом мучительно стараясь не слишком шуметь, отчего из недр полок доносился сдавленный гвалт, какой бывает в детском саду в тихий час. И все же без катаклизмов не обошлось: со сравнительно небольшой высоты Эгану на живот плюхнулся миниатюрный том переводов Тютчева на фернский. Обормоты неуклюжие. Эган повертел в руках это нелепое издание. Из страниц выпорхнул сухоцвет – крошечная синяя роза. Сельма состроила учительское лицо, забрала у Эгана книгу и цветок, заложила им какое-то стихотворение и сунула книгу в стеллаж, не глядя.
– Как ты попадаешь на верхние полки?
– Сверху. Там строительная люлька на тросах, отсюда не видно, если темно.
– Я же не увижу это место больше никогда?
– Почему я раньше не замечала в тебе этой драмы? «Никогда», – передразнила Сельма и фыркнула. – Кто может запретить тебе видеть что бы там ни было?
– Тогда дай почитать что-нибудь, в следующий раз привезу, отдам.
– Тебе своих мало?
– Мне для эксперимента.
– Бери.
Эган неохотно встал – лежать было тепло, красиво и сонно, снял с полки первый попавшийся том. «Оптика в астрономии» Кеплера.
– Что там?
Он протянул ей книгу.
– О! У тебя есть такая?
Эган рассмеялся.
– Понятия не имею. Его «Тайна мироздания», кажется, есть. Но не читанная.
