Меда Ирма, завяжите глаза платком и позвольте слуге проводить вас. Ни под каким предлогом не снимайте платка, пока с вами не заговорят. Прошу вас выполнить мою просьбу. В последний раз.
Нет, я не бросила платок и записку в камин, повинуясь желчному порыву. Черный шелк обвивал мои незрячие пальцы, несмело ластился к ладоням, и строгий покой дышал в переливчатых ночных складках. Захолодило горло, и тень дорогого сердцу восторга – ожидания чуда – остудила мой горячечный лоб. Я приблизилась к двери, усмирила растрепанные волосы, закрыла глаза и медленно, с особой старательностью заплела концы платка на затылке. Пусть случится. «Это – в последний раз, в самый последний раз, слышишь!» – брюзжал внутри каменный хозяин.
Я открыла дверь. Ожидавший в коридоре слуга взял меня за руку.
Глава 14
Мы двигались по тихим ночным коридорам и лестницам, через внешнюю галерею, петляя и часто поворачивая. У меня не было ни сил, ни желания слушать запахи и звуки вокруг – я просто следовала за поводырем, не сопротивляясь и ничего не ожидая. Вскоре мы остановились, передо мной открыли дверь, меня впустили внутрь и оставили одну.
Я наконец прислушалась и осторожно втянула воздух. Где-то рядом потрескивал огонь, струилось густое ровное тепло. Пахло камфарой и еще чем-то неуловимо знакомым – но никак не вспомнить, откуда знаю я этот терпкий будоражащий запах. «Не одна, я здесь не одна», – тревожно прошелестел внезапно присмиревший звереныш внутри. Я несмело протянула вперед руки и кончиками пальцев уперлась в мягкую ткань. А еще через вздох моей щеки невесомо, едва осязаемо коснулись. Неведомые пальцы, легче и нежнее плеска мотылька, заскользили по лицу. И уходящий день немедля вычеркнул себя: только у живого бога могли быть такие руки.
Движение, какое ни на есть: танцует вода, играет огонь, мерцают листья на ветру, блуждают облака, рисуют небо птицы, и травы щекочут марево июля – застыло все, и сквозь замерший мир проступает Рид Всемогущий, и он один лишь дышит и ходит, и руки его, усыпанные далекими звездами, гладят мне лоб, перебирают влажные от прогорклых слез волосы, размыкают мне губы. И его дыхание – солнечный ветер, соль всех морей, – утешает мне горло. И я слышу, как впивает он мой запах, и сама тяну к нему руки и знаю – не оттолкнет. Прими меня, Рид, люби меня, как от рождения и до смерти все равно будет, но ты пришел сам и утопил меня в золотой смоле, так дай мне остаться здесь, сотвори камею себе на плащ, я обрету вечность, спеленатая твоей любовью, даром, потому что не заслужить ее, она уже моя – лишь бы никогда, никогда не перестал ты прикасаться ко мне. Лишь бы никогда не оставил меня просто верить в тебя. Ибо явлено чудо: Рид сам приходит любить.
Рид плачет надо мной; я собираю на кончики пальцев горячую ртуть его слез, смешиваю ее со своей. И черный шелк у меня на лице тяжелеет, густеет, и вот уж бежит моих век, чтобы увидела я и не могла говорить, что все приснилось. Я разомкнула ресницы и встретилась глазами с Шальмо.
– Выслушайте меня, меда Ирма. – Он шептал быстро, вслух, чтобы я не успела прервать и не могла не понять. – С того самого вечера, когда мне пришлось везти вас, – я пропал. В вас для меня – мой Рид.
Не было во мне слов – вопросов, ответов. Я желала слушать его, без вчера и без завтра.
– Я делал свое дело, Ирма, и, клянусь, никогда оно не давалось мне так дорого.
И я спросила, потому что он ждал вопроса:
– Дело?
– Я – актер, меда. Пока вас испытывали тьмой, Герцог велел мне стать для вас особым учителем. Он поручил мне едва ли возможное: я должен был изображать ваше проклятье в этом замке. Учить вас быть свободной от привязанности к чужому мнению, к вашей гордости, к вашим заемным мыслям. Мои драконы – такие же, как и ваши. Герцог всегда это знал.
Мне нужно понять, что он говорит. Зачем-то нужно понять.
– Значит, все это время вы обманывали меня? Сознательно уязвляли меня? – Откуда я знаю такие слова? Не мой голос, не мое горло, не мое сердце стучит в этих «т», не моя душа поет эти «о».
– Да, меда. Поверьте, мне было не легче. Не знаю, кому из нас было больнее.
И моя с Шальмо история перевернулась на глади памяти, как рыбацкий поплавок. И каждое слово моего бога-наставника вплелось в понятную мне птичью песнь.
– А как же остальные?
– Они всё знали и дали слово поддерживать эту затею. Они разыграли представление вместе со мной, с вами в главных ролях. Но у каждого, разумеется, была и своя партитура. Им не пришлось лицедействовать – они изображали самих себя. Все остальное – так, как было. Настоящее, лучшее.
Все было сказано. И более всего боялась я, что вот сей миг, еще немного – и Шальмо разомкнет объятия, и Рид, отступив в полуночную тишину, покинет меня, оставит лишь запах торжествующего ливня и умытой листвы. Тысячи тайн и загадок сплавились в одну – и ее не требовалось разгадывать. Ответы – украшения ума, вопросы – его игрушки. Я обнимаю Рида. Это ответ.
– Мне кажется, что теперь меда Ирма умеет слушать, но ей не нужны ответы. Что ж, самое время их дать.
В подсвеченном факелами проеме двери чернел силуэт Герцога.
Глава 15
Герцог не ошибся. Всё теперь светло, ясно, пусто. Чистый лист бумаги.
– Теперь, когда исчезла нужда, когда развеялись ожидания, я готов предложить вам все, о чем вы просили. Итак: умница и весельчак, любитель и любимец женщин, талантливый артист – жил-был один юноша-полукровка, полудерри, полувамейн. Между бродячих артистов-дерри он слыл лучшим среди равных, но быстро достиг подлинных высот мастерства. Ему никогда не приходилось играть – он всегда был собой! Он рыдал и смеялся так, будто выплескивал в публику всего себя. Дерри признавали его как совершенного мастера своего дела. Они даже дали ему старинное, исключительное имя – Арриду
[38].
Я слушала, как в детстве – нянину сказку: затаив дыхание, представляя героев в лицах. Герцог продолжал:
– В зените славы Арриду бросил свою труппу и надолго исчез невесть куда. И лишь кое-какие слухи доходили, что великолепному Арриду подарил целый замок какой-то сумасшедший герцог, его полоумный поклонник – и стал его первым учеником. Но далеко не последним. Арриду начал появляться то здесь, то там – мимолетный, неузнанный, и раздавал приглашения направо и налево.
Получателей он видел в гончарах, кузнецах, певцах, художниках, охотниках, белошвейках и даже – в тихих домашних фионах, меда Ирма. Он учил их сливаться с тем, что они всю жизнь считали своим ремеслом, наставлял, как отдаваться каждому движению, забывая о прошлом и будущем. Так, как он играл на сцене. Прошло много лет. В замке Арриду перебывали десятки людей со всего Королевства. И пришел день, когда Мастер назначил преемника и вновь бесследно пропал. Но ненадолго: он готовил свой последний спектакль. В финале своей прощальной пьесы он непостижимо вознесся над сценой и растворился в воздухе, оставив лишь шутливую просьбу к людям: не забывайте пари́ть!
