Они танцуют молча, Лорна и ее кавалер. В райве он бесподобен. Он – Мастер Райвы. И глаза Лорны опять неумолимо закрываются, и между век скользит жемчужный белок, и Лорна улетает, улетает, улетает, не успев испугаться, сорвавшись с обрыва вверх. Пока голос Мастера Райвы не возвращает ее на землю – нет, он зовет ее выше:
– Фиона Лорна, танец вас знает. Я вижу это.
Она не понимает, о чем он. Но слушает.
– Вам нужен достойный партнер. Но я не могу представить себе виртуоза среди людей, кто с вами станцевал бы вашу жизнь. Как вам живется здесь?
Это вопрос, Лорна. Что ты ответишь?
– Фион… тьернан… простите, я не знаю вашего имени.
– Герцог Коннер Эган, фиона. И как же?
– Фион Эган…
Она вдруг открывает глаза. Райва бушует. Лорна танцует. Но игривого ветра как не бывало, и она молчит, и тело молчит, не поет, не взлетает. Какое стылое утро!
– Да, фиона. Но пробуждение лишь кажется холодным и сырым.
Глаза у Лорны блестят, и она произносит не свои слова:
– Я здесь, чтобы танцевать.
– Повторите еще раз.
– Я здесь, чтобы танцевать.
Райва засыпает. Густой белый свет съедает тени вокруг. Толпа гостей гудит, как горный поток в скальных тисках. Где-то далеко внизу и в стороне разгоряченные фионы смеются и льют в пылкие глотки вино, кубок за кубком, а Лорна, снова невидимая, скользит в королевский сад, к огромным темным дубам. В полусне она ходит от дерева к дереву, поет тихонько и кружится – одна. Так, вероятно, сходят с ума.
Далекий знакомый голос зовет ее по имени, из сиреневого мрака высокой летней ночи показывается тьернан Фаралт.
– Что с вами, дорогая? Вы прелестны в танце, кто бы мог подумать… Хотя, конечно, в столь высоком обществе, при таком-то стечении… впредь воздерживайтесь – это… хе-хе… почти неприлично.
Ему неловко, муж вглядывается ей в лицо. Он никогда толком не знал свою Лорну. А теперь отказывается признаться себе, что не знает ее совсем. Ей почти не больно, и так легко отвести взгляд, не смотреть фиону Фаралту в знакомые до слез, чужие глаза:
– Я пришла, чтобы танцевать. А вы – нет. Я ухожу.
Он понимает ее дословно. Вероятно, к счастью.
– Да-да. Побудьте одна, дорогая, обдумайте свое поведение – только недолго. Нет, конечно, ничего такого страшного, вы молоды и не бывали в свете. Не беспокойтесь слишком, все вполне снисходительны. Да и потом, вы обворожительны, моя дорогая! – И он запечатлевает поцелуй на бледной щеке Лорны, которая уже не Фаралт. И уходит обратно в рокочущую залу.
Светлым призраком движется Лорна к конюшне. И просит у конюхов дать ей лошадь. Она ведет ее под заходящей старой луной, в чернильных тенях от деревьев, и голос самой темноты окликает ее:
– Фиона Райва!
Лорна бросается на голос, и уже через несколько шагов она – у стремени одиноко стоящего всадника.
– Фион герцог?
– Да, меда. Я еду танцевать. А вы?
– И я.
Двадцать с чем-то лет назад они просто уехали. И в высокой аэнао, залитой витражной радугой, Герцог представил Лорну-Райву ее Истинному Партнеру. И свет забыл о Лорне…
– Вот и вся история, меда Ирма. А теперь беги в мастерскую, сделай себе новый дневник. Тебе еще столько всего предстоит записать.
Я очнулась – ото сна, где звучала райва.
– Да, Райва, да.
Глава 3
Каждая встреча, каждый разговор с любым учеником был для меня блиссовой шарадой: я тратила многие аэна, чтобы разобраться во всем, что услышала, а также в запутанных лабиринтах значений сказанного – мои загадочные друзья научили меня видеть тени слов, их нутро, их вторые и третьи лица. Я собирала истории жизней, вглядывалась в лица, запоминала запахи, а вечерами записывала, стараясь не упустить ни единой мелочи, и все казалось мне важным, исполненным смысла и новым, как завтрашний день. Казалось, я могу проснуться однажды и забыть эту жизнь, как почти забыла предыдущую. Мысль о том, что я – это моя память и больше ничего, стала здесь понятна и очевидна, поначалу она пугала, потом отвращала, а к весне стала сообщать странную легкость, однако мое «я» мне все еще было зачем-то нужно, а значит – многое требовалось от памяти. Сугэн пару раз осторожно намекал мне, что запоминание и забвение я как-то слишком переоцениваю и что просто видеть достаточно, и все же я не могла и не хотела пока расставаться со своими «мозговыми игрушками», как их называла Янеша. Я считала, что без них буду скучное пустое место или, не знаю, карп кои, который, если б разговаривал, здоровался каждые четыре мгновения. Этот вывод страшно веселил всех – за исключением меня.
В замке, совершенно ясно, было не принято раздавать отгадки просто так. Я знала, что есть долины, закрытые другими вершинами и снеговыми тучами, куда мои новые друзья отказывались меня вести, подсовывали приятные лужайки у подножия запретных хребтов, увлекали меня в заросшие цветами, залитые солнцем знакомые распадки. И я, как восторженное дитя, бежала за ними, играла в траве и забывала ненадолго, зачем шла, какой вопрос задала. И что не получила ответа.
Рид все так же парил под башней и в аэнао, даруя безмятежную улыбку любому наблюдателю, а мне все так же не удавалось хотя бы на шаг приблизиться к тайной связи между «Житием» и этим невозможным замком. Я все реже просила совета у пылившейся в моей комнате священной книги, все страннее было искать в ней Рида. Замок жил по законам, настолько далеким от тех, что вбил в меня когда-то брат Алфин, что мне надоело по дюжине раз на дню краснеть и пугаться, если кто-нибудь рядом заводил откровенно богохульные речи или отпускал еретические шуточки. Я старалась вернуть себе себя – ту, которой пять лет, чистый лист, распахнутые глаза, никакого дармового, заемного знания. Мне казалось, что лишь так я смогу разобраться сама, раз уж прекрасные остальные склонны водить меня за нос.
Бывало, я целыми днями оставалась одна и бродила по путаным коридорам и переходам замка, ездила по округе верхом или блуждала по парку. Но более всего любила я просиживать в библиотеке – огромном двусветном зале с почерневшими дубовыми шкафами, снизу доверху набитыми тяжеленными книгами потрясающей красоты, на всех мыслимых языках Девяти Долей. Герцог еще зимой разрешил мне распоряжаться этим богатством как своим собственным. Но только весной я взалкала чтения: книги не смогут уклоняться от заданного вопроса, не станут играть со мной в прятки, они расскажут мне всё, что знают, без утайки. Знала бы я тогда, как ошибалась.
Я зарывалась в немногочисленные деррийские фолианты, остро пахшие сыростью, заржавленные временем, разбирала иногда почти по складам легенды, хроники и песенники таинственного народа. Четыреста лет, пятьсот, шестьсот было этим строчкам, этим потекшим картинкам, и на страницы, что вдвое старше моего рода, я глядела, как в колодец безлунной ночью. Я искала историй, песен, сказаний – чего угодно, лишь бы из века Рида. Как и зачем он явился людям? За что извели все его племя? Разумеется, любой фернский подросток мог рассказать заученную наизусть легенду, прописанную Святым Братством, как, когда и почему это произошло. Но мне всегда казалось, что даже святые наставники не знают всей правды.
