– Меда Ануджна, пожалуйста, расскажите мне что-нибудь о море.
– О море… – Ануджна улыбнулась и на мгновение зажмурилась, как сытая рысь. – Это не просто «много воды». Море – это больше, чем простая сумма волн, рыб, медуз, водорослей, гальки и песка. Как стихи, понимаете? Больше, чем сумма слов и знаков препинания, сложенных в некотором ритме. Любовники – больше, чем сумма один и один.
– Боюсь, не совсем понимаю.
– Ничего страшного. И ничего удивительного.
Я давно перестала обижаться. Да и за разговор с Ануджной я готова была многое отдать. Сложить с себя собственную мнительность – и подавно.
– Большинство из настоящего в этом мире, нельзя вот так взять и понять. Его можно только пожить.
– Рид покажет, верно? – с готовностью поддакнула я и тут же осеклась: что ни скажу – все глупость какая-то. Ануджна, впрочем, и бровью не повела.
– Рид? Ну, ваш только если – который в вас.
– Во мне? Как это?
– По-вашему, Рид где-то есть, а где-то его нет? Любопытный получается Всеприсутствующий…
Я уже пробовала ступать на этот тонкий лед – еще той ночью, в разговоре с Анбе, и сей миг решила не высказываться.
– Скажите, меда, как вы встретились с Герцогом?
Уже не впервые задавала я этот вопрос и заранее предвкушала еще одну восхитительную и таинственную историю.
Но Ануджна неожиданно запрокинула голову и коротко, но громко хохотнула.
– Крошка Ирма, вы не летопись ли тайных встреч ведете? Или пишете занимательное будуарное чтиво для дам? А может, вы – лазутчик Святого Братства?
Прямо почувствовала, как пунцовею вся, а не только щеки.
– Как вы можете даже предполагать такое, Ануджна!
– Бросьте дуться. Я шучу, моя меда. А что до истории… Проще не бывает. Я спасла Герцогу жизнь.
Я вытаращила глаза:
– Герцогу? Но как?
– Он чуть не утонул, вообразите. Приехал по кое-каким делам в нашу деревню и сразу пошел купаться, поздней ночью. Ну и нырнул с валуна. Там иногда ставили сети на мелкую рыбу, но он об этом не знал. Прыгнул и запутался.
– Он звал на помощь?
– Нет, пытался выбраться сам. Но недолго. Я была в двух шагах и сразу услышала, что творится неладное.
– Вы были рядом? Но как получилось, что вы глухой ночью оказались у того же камня, с которого он нырял?
– Я следила за ним.
Я опешила.
– Зачем?
Я насчитала с полдюжины своих вздохов, пока Ануджна внимательно рассматривала мое лицо, а потом уставилась в потолок и сказала куда-то вверх:
– Тогда я не знала зачем. Теперь-то понятно. Но во всякое теперь про всякое тогда можно много чего наговорить. Мне нужно было приглашение.
– Куда?
– Тогда я не знала, – повторила она. – Но сей миг, похоже, ответ такой: я знала, что есть какая-то тайна, которая больше, чем море. Море я знала. Хотела тайну. Но тогда он просто был первым человеком «с востока» – первым в моей жизни белокожим и светлоглазым. Интересно было поглядеть, как эти плавают и вообще смотрятся в воде.
– Сколько же вам было тогда лет, Ануджна?
– Двадцать восемь.
– И вы… в такие годы…
– Не была замужем – вы это хотели спросить? – Ануджна лукаво подмигнула мне. – Была, дважды. – Она предупредила мой следующий вопрос. – Мой первый муж, рыбак, ясное дело, утонул в шторм, когда мне было четырнадцать. А второй просто вывел на площадь перед аэнао и прилюдно от меня отказался.
– За что?
– За строптивость. И за ведьмовство, – очень попросту выговорила Ануджна, и тут ее лицо совершенно преобразилось. Рот ощерился, обнажив злые белоснежные клыки, а глаза будто вспыхнули морозной пропастью. Я в ужасе отшатнулась, сердце сигануло к горлу. А Ануджна залилась звонким хохотом:
– Вот видите! А каково было ему, бедному, спать со мной в одной постели?
У меня, кажется, тряслись руки. Я не знала, какой Ануджне верить: этой смеющейся и безобидной или той помешанной гарпии с инеем в глазах?
– Это уж как вы решите, дорогая. Но кровь я не пью, не беспокойтесь: у меня несварение даже от плохо прожаренного мяса. Дальше рассказывать? Или на сегодня с вас хватит?
Я осторожно подвинулась ближе.
– Во мне, Ирма, обитает… как это получше сказать бы?… белая ярость. Обыкновенно она спит, и ее никто не видит, даже я сама. Но иногда она просыпается. Мать в таких случаях запирала меня в сарае со снастями. Когда просыпается эта бестия, мне ничто не страшно. Я свободна. И бессмертна. А люди не любят, когда их совсем не боятся. Даже смотреть на это им неохота. Потому что они все подписались, не думая, под договором, который мне смешно даже читать.
– Под каким договором?
– Под человеческим. Разговариваем так, а не эдак. Живем, как соседи. Думаем, как соседи. И думаем так, чтобы соседи не подумали, что мы живем и думаем не как они. И страшно-страшно нарушить.
– Но, меда Ануджна, вас же учили, что гнев, невоздержанная радость, необузданная страсть – это все не от Рида…
– Да-да, и противно ему по самой сути его, – закончила она за меня цитату из «Жития». – Как не помнить. Всем детям в деревне велели выучить – за неделю до приезда Святых Братьев на День Растворения
[29]. Но правды в этом наставлении немного. – Ануджна хитро подмигнула мне.
– Как же вас не сожгли за святотатство, меда? – смогла я выдавить из себя шепотом, исполненным благоговейного ужаса.
– Мне не свербело, знаете ли, судачить о своих воззреньях с соседскими кумушками. Да и деревня наша видела Святых Отцов раз в год по праздникам.
– Кто же вел у вас службы в аэнао?
– Мой второй муж.
Я снова обомлела.
– Но пастырям нельзя жениться!
– Этот нашел способ обойти правило – все в деревне считали, что так он изгоняет из меня черного духа. На брачном ложе он был особенно тщателен и проникновенен в своих усилиях.
Я зарделась:
– Ануджна, как так можно…
– Простите, крошка Ирма, вы же у нас еще совсем дитя… Ладно, к тикку подробности. Вся эта канитель с мужьями – не моя затея. Но и не моя подпись на договоре, заметьте. Так было проще жить, как мне нравится, – временами играть по их правилам. – Ануджна не поясняла, кто эти «они», потому что и так было ясно. – Старания моего муженька ни к чему не привели, и после одной нашей ночи ему не с руки стало исполнять обязанности моего духовника. – «Не с руки» Ануджна произнесла так, что мне не захотелось уточнять. – Я осталась одна – очень собою довольная. В деревне меня уже давно считали безумной, кое-кто жалел даже как убогую, а я время от времени выбирала место полюднее, чтобы покуражиться и подурить в толпе: пусть покрепче запомнят, что я бесноватая, меньше лезть будут. Но обижать никого не обижала – мне нравится ходить небитой. Семья махнула на меня рукой, я стала еще одним дядькой в доме. Отец брал меня вместе с братьями рыбачить, и только раз в месяц я вспоминала, что тело-то – женское. Мне нечего было ждать от жизни, в свои двадцать восемь я могла бы сказать, что мне уже восемьдесят. Я никогда не буду замужем, у меня не будет детей.
