Пролог
– Вас приглашали?
Dørmand, судя по латунной блестке на лацкане, звался Лусием. «Для Лусия чересчур громоздок», – подумал Эган. Лусий опомнился и буркнул вкрадчиво:
– Добрый день.
– Добрый день. Приглашали, – отозвался Эган и протянул слегка взлохмаченную по углам полосатую картонку. Посередине в волнах полосок бултыхался таз с тремя задумчивыми матросами, обрамленный геральдической лентой с надписью «Tri Martolod». На обороте красовался неразборчивый витиеватый автограф. Лусий извлек из настенного ящика пухлую безымянную книгу, проехался пальцем по насечкам на обрезе, открыл нужный разворот и полностью на нем сосредоточился.
– Это прошлогодняя карточка, – вынес наконец глубокомысленный вердикт Лусий. – Но я сейчас все улажу.
Сумрак необъятного вестибюля мог бы поглотить существо и втрое крупнее Лусия. Некоторое время висела проникновенная тишина, а потом Лусий сгустился вновь – с новой карточкой на блюдце в мелких незабудках.
– Вас ожидают. Знаете, куда идти?
– Да-да, я не впервые.
– Простите, я новенький.
– Я вижу.
– Карточку не забудьте.
– Зачем? На следующий год будет другая.
– Так я-то, может, останусь. И узнáю вас.
– А, ну хорошо.
Они обменялись сувенирными улыбками. Эган принял карточку и вгляделся в рисунок. Буколическая ветка дерева, на ней три изумрудно-зеленых зимородка, сверху, на геральдической ленте, – «Three Little Birds». Отчего-то очень толстая в этот раз, карточка скользнула в нагрудный карман.
В щель между приоткрытой дверью и дверной рамой рвался померанцевый свет. Эган взялся за шершавую бронзу, предусмотрительно сощурился, толкнул старое дерево и шагнул через порог. Дверь флегматично захлопнулась у Эгана за спиной. Он приоткрыл глаза и осмотрелся.
Он стоял на дне ложбины между холмами, на которых, докуда хватало взгляда, плескался одичалый сад в полном цвету. Из-под ног Эгана меж кудрей кислицы убегала и довольно скоро терялась где-то справа тропинка. Закатное солнце отбрасывало точеные синие тени. Дневные птицы передавали слово ночным. Сверчки, подкручивая колки, несмело возили смычками по струнам. В замершем воздухе висел отчетливый дух смородины. Все вокруг предвещало ночь, невозможную без светляков.
Из-за узловатой груши возникла исполосованная тенями громадная фигура. У ее ног суетилась и попискивала еще одна, не крупнее зайца. Рассекая траву, они спустились к реке закатного света, и Эган разглядел косматого сивого великана лет сорока, облаченного в неразборчивый лён, и конопатого малыша, замотанного от подбородка до мосластых колен в сложную цветочную гирлянду. Первого Эган видел впервые, а вот малютку-пуку узнал сразу – этому персонажу года три-четыре тут, не меньше.
– Вам кого? – спросил великан, остановившись на расстоянии, с какого обычно разговаривают люди, рожденные и живущие на просторе.
– Это Эган! Я его знаю! – заверещала пука и в прыжке повисла у великана сзади на штанах. Тот отечески добродушно отцепил ее и пересадил себе на плечо. Пука немедленно принялась кусать его за ухо. Великан бросил обращать на нее внимание и явно вознамерился продолжить расспросы, но тут их окликнули.
– Коннер! Ну наконец-то. В следующий раз вот так отложишь визит – придешь в пустой дом, предупреждаю.
Сельма возникла невесть откуда – ожидаемо. Трава под ее босыми ногами почти не кланялась. Они обнялись. Эган вдохнул сухой солнечный ветер ее абсолютно седой макушки. Сельма сдавленно пробурчала:
– Подбери сопли.
– Не умничай.
– Есть будешь?
– Не откажусь. Веди. Я опять не понимаю, где у тебя столовая. Или кухня. Или где ты сейчас ешь.
Сельма молча схватила его за рукав и с поразительной для женщины ее возраста прытью потащила вверх по холму, петляя между полиловевших вечерних стволов. Он оглянулся. Великан и пука нагоняли их. Эган знал, что будет дальше. Почти врезавшись Сельме в спину, оба впитались в нее без остатка. Сельма, понятно, и бровью не дернула. Они поднимались все выше.
– Кто этот громила?
– Великодушие и равновесие.
– И то, и другое в одном? А чувство юмора? И почему оно так выглядит?
– Я по-прежнему не знаю, как тебе ответить. Смотря что ты увидел.
Они взобрались на зеленый гребень. Как только Эган вступил на ровное, земля вокруг них вздыбилась, свернулась в лохматый конус, потемнела, укрылась глубокими ороговелыми морщинами, и вот уж они стояли посреди небольшой кухни с неровным овальным входом без двери. В овал все так же сияло закатное солнце и виднелись сверкавшие кварцем иззубренные кряжи, с редкими иероглифическими соснами. В овальную раму этой картины справа степенно влетела очень крупная птица и так же неспешно сгинула за другим краем. Эган с наслаждением опустился на древний комель в углу. Тот зашевелился, бормотнул что-то вполголоса и выдвинул подлокотники.
– Удобно? – просипел комель.
– Да, спасибо, Брюс.
– Эган, ты?
– Да.
– Здрав будь. Сто лет, сто зим. Исхудал, что ли?
– Да нет, просто одет легче.
– А.
– Да ты спи, спи. Я не буду возиться.
– Возись сколько вле… – Брюс, не успев договорить, негромко захрапел.
Толстая, изрытая жизнью и воспоминаниями столешница скрылась под тарелками. Сыр, сыр, еще сыр, яблоки, груши, помидоры, орехи, яростно запахшая зелень, масло в бутылке, семечки, хлеб, жареные каштаны. Сельма подставила щербатую бурую кружку под свисавший с балок кувшин, потянула за лохматый канат, кувшин накренился, плеснул черно-красной густой жидкостью. Сельма протянула кружку Эгану:
– Давай, Коннер, чтоб как мы любим – всю ночь не спать, – и налила себе в такую же, того же, столько же.
– Ты не забудь только завершить ночь все-таки.
– Когда скажешь, тогда и рассветет.
– Тогда гаси закат.
– Уже.
Пока ужинали, кухня успела дважды измениться до неузнаваемости. Теперь они сидели в просторном качком трюме под лампой-молнией. Доски мерно поскрипывали.
Эгану чудилось, что он ощущает, как ему в спину сонно толкается забортная вода. Судно стояло на рейде, в иллюминатор маятником заглядывал недалекий маяк у створа гавани. Сельма явно желала развлекаться.
– Так ты, значит, все еще с ними разговариваешь?
– Да – мы и разговариваем, и играем. Даже, наверное, дружим. Впрочем, не уверен.
– Много новеньких?
– Как обычно. Один-два в год.
