Абдель Аль придерживается другого мнения. Он – единственный, кто склоняет соседей прекратить платить аренду. Именно он в конечном счете наводит страх и ужас на бездушного домовладельца Си Халиля. К концу книги они однажды встретятся в парке. Си Халиль делает вид, что им следует понять друг друга, прийти к какому-либо соглашению. «Нам с тобой не дано понять друг друга, – отвечает Абдель Аль. – Нет между нами ничего общего». Однако Си Халиль упорствует. Он приходит в ужас оттого, что может случиться, коль скоро свихнувшиеся обитатели всех его трещащих по швам домов начнут думать так же, как Абдель Аль.
– Ты боишься отнюдь не меня, а всей той толпы людей, что стоят за мной, разве ты их не видишь? – спрашивает Абдель Аль.
Си Халиль пытается поделиться с ним своей скорбью:
– На жизненном пути нас ждет великое множество испытаний.
– На жизненном пути, – парирует Абдель Аль, – порой подстерегает и мщение.
Си Халиль преисполнен скептицизма и презрения.
– Твои слова лишены всякого смысла, – повторяет он.
– Когда-нибудь ты заговоришь иначе, – твердит Абдель Аль.
– Ты раньше загнешься, – отвечает Си Халиль.
– Дом нас всех прихлопнет, – заключает Абдель Аль. – Но нас много. Всех не убьет. Кто-нибудь выживет и поймет, как отомстить за себя.
На этом они расстаются. Что ж, дождемся, когда дом рухнет.
Замри, как колибри
Перевод Б. Ерхова
Я летел из Нью-Йорка в Сан-Франциско, когда на высоте тридцати – сорока тысяч футов без малейшей вибрации, и уж точно совершенно ненамеренно с моей стороны, передвинулся на несколько сантиметров в будущее. Наш рейс продолжался пять с половиной часов. Мы летели днем, так что, несмотря на высоту, земля внизу (или то, во что превратил ее человек) была отчетливо узнаваема. Человек! Какой он все-таки блистательный геометр! И какими правильными прямоугольниками и квадратами нарезал округа – мы пересекали их в мгновение ока. Происходящее очень напоминало пифагоровы фигуры из диснеевской «Страны Матемагии».
Наверное, на меня подействовали удобное кресло, кажущаяся неподвижность движения и открывавшаяся сверху необычная перспектива. Номера журналов «Тайм» и «Лайф», в миг устаревшие на целую вечность, дрейфовали от кресла к креслу, подобно обломкам разрушившейся планеты. Журналы принадлежали прошлому, удаленному от нас не меньше, чем наскальные изображения в пещерах Альтамира или Ласко. Или, иначе, журналы принадлежали миру вещей, который мы оставили позади. Мы же перенеслись в мир воздушной, наполненной вибрирующими тайнами, пронизанной невидимыми лучами и мощью, зрительно непредставимой стихии. Представьте себе, что, оторвавшись от земли, образно говоря, всего на несколько дюймов, вы приблизились к перекрестку множества авиарейсов! Не зарегистрированные ни в одном аэропорту, они лишь служат векторами распространения силы: магической и таинственной, способной изменить не только наши представления о жизни, но и о нас самих. Еще немного усилий, еще дуновение дрожи, и – как знать? – мы окажемся у желанной цели. И вынырнем у Веги, у Бетельгейзе или даже еще дальше от Земли. Мы вырвемся из галактики и попадем в синеву – воистину мистическую цель устремлений мечтателей и поэтов. Или, возможно, попадем в высшие сферы какой-нибудь божественной музыки?
Подобно рефрену, я повторял про себя: «Сегодня мы летим пять с половиной часов, завтра – два, послезавтра, может быть, всего пару минут». Затем – ибо что может остановить нас? – мы подчиним себе скорости, отменяющие само понятие расстояния.
Скорость света – о ней говорят так много. Но какая реальность усматривается за ней? С момента, когда человек перестал пресмыкаться, подобно червю, он боролся лишь за одно – за тождество фантазии и свершения. За него распинали спасителей человечества и поэтов. Еретики, они пытались выйти за пределы своего естества, они хотели бы панибратски хлопнуть своей ладошкой о великую длань Творца или замкнуть линию бесконечного круга.
Техника никаких поразительных свершений нам дать не может. Вселенная не держится на арматуре, она ничего не весит и не состоит из материи. У Вселенной нет даже цели. Но в то же время она – не иллюзия и не мечта. Она есть. И сколько бы ни трудились глубочайшие умы мира, ни добавить к ней, ни убавить от нее они ничего не могут. Вселенная растет, изменяется, отвечает на все наши потребности, на все наши нужды. Она может существовать вместе с Богом или помимо Него. Она подобна Разуму, задающему себе вопросы и самому же на них отвечающему.
Да, кстати, о наших нуждах… А что нам, собственно, нужно? Определенно чем меньше наши потребности, тем более мы свободны. Мудрец демонстрирует эту мысль каждодневно. Впрочем, идиот тоже. Просто дышать, знать, что ты жив, – разве это уже не чудо? Глядя вниз с высоты сорока тысяч футов на деятельность муравья-геометра, поражаешься крайней бессмысленности борьбы и труда, пота и пустопорожнего слова. К каким бы гигантским достижениям человек ни стремился, он добился только выживания и все его гигантские преобразования оставили на теле планеты лишь царапины. Так во многом ли преуспел человек? Поверх грохота и шума машин парят птицы, довольные уже тем, что они оседлали ветер. Птицы не оставляют после себя памятников и не пишут на небесах заповедей. Любая живая тварь на лоне дикой природы – это уже наглядная демонстрация веры и радости. На земле страдает только одно существо – Бог Созидания, Человек. И мучит его не нужда, а безымянное чувство отверженности.
Мир вещей быстро катится к своему концу. И этот конец неизбежен. Ибо все труды человека, вся его изворотливость и изобретательность напрасны. Ныне человеческое сознание обращено к космосу, оно стремится проникнуть в скрытые вселенские тайны и ориентировано на более высокий уровень бытия. Живая мысль проникает в новые измерения. И человек стремится жить образно, смело, в соответствии со своей божественной сущностью. Ему стали отвратительны машины, бесполезные лекарства, философия и религия. Человек ныне понимает: жизнь присутствует во всем сущем, во всех вещах, на краю вселенной и в ее центре, и отсутствия ее нет нигде, даже в смерти. Так зачем же цепляться за нее с упрямым упорством? Больше, чем мы потеряли, мы не потеряем. «Сдайся! – шепчет спокойный и тихий голос. – За борт! Со всем твоим багажом!»
Невозможно, чтобы в нашем нынешнем состоянии мы могли бы открыть хоть что-либо, в огромной степени отличное от того, что мы уже знаем или имеем. Ибо мы ищем лишь то, что готовы или желаем найти. И все-таки вполне может случиться так, что, совершенствуя средства и методы, при помощи которых мы хотели бы пойти на штурм неизвестного, мы столкнемся с поразительными истинами, безмятежно существовавшими прямо у нас под носом. Совершенно неожиданно мы можем обнаружить, что в наших сердцах и душах уже заложено все необходимое для удовлетворения самых безумных желаний и устремлений. И продолжать расщеплять противящуюся нашим усилиям пустоту, то есть атом, может быть не только опасно и абсурдно, но и совершенно бессмысленно. Разве наше собственное бытие – не чудо? Так почему бы нам не мыслить и не действовать только ради этого чуда, или, иными словами, просто жить? Мы всё возимся с замком – это наш извечный конек, – но дверь может открываться сама собой. Я имею в виду дверь в реальность. Да и была ли эта дверь заперта?
