Это отступление, возможно не такое уж бесполезное, может показаться читателю несколько тривиальным. И все же в наше время нет ничего важнее понимания этих серьезнейших и реальнейших аспектов проблемы золота. По сути, совсем недавно, наверное с момента изобретения двойной бухгалтерии, деньги перестали рассматриваться как отдельные единицы, а денежная единица сделалась абстрактным символом богатства. В древности кусок золота весом столько-то граммов стоил столько же, сколько стоила корова или коза, в зависимости, естественно, от веса золота. Но корова или коза никогда не стоила столько-то золота – крайне важно представлять себе это различие. Причина такого различия заключается в том, что в старину люди были куда как бесхитростнее или, если хотите, мыслили намного конкретнее. Даже буквально свихнувшиеся на логике греки верили в компенсационную, quid pro quo, экономику, развивавшуюся в регионе прибрежного Средиземноморья. Им и в голову не приходило думать, что корова или коза стоит столько-то денег. Корова или коза стоила столько-то граммов золота или – ко временам Перикла – столько-то граммов серебра. Даже в Средние века товары были товарами, а деньги – золотом или серебром, что бы там ни гласила теория превращения. Да, девальвация была привычной, особенно в периоды моровой язвы, но платеж всегда имел количественное выражение, а количество всегда означало столько-то пиастров или столько-то эскудо, или столько-то флоринов, или столько-то динаров, или столько-то тикалей, или столько-то боливаров. И между цифрами, обозначавшими количество, никогда не возникало путаницы. Но с изобретением двойной бухгалтерии, как я выше говорил, конкретность денег стала таять, пока в наши дни почти совсем не испарилась.
Теперь, полагаю, для тех, кто до сего момента следил за моей мыслью, уже достаточно очевидно, что в этой новой форме экономических расчетов просматривается своего рода трюк, в котором трудно было разобраться даже матерому финансисту. Сам Шекспир весьма неприязненно отозвался на этот новый и тревожный поворот в экономической мысли своего времени. Описывая Шейлока как человека, требующего положенный ему по закону «фунт плоти», он не только осуждал венецианского ростовщика, как мы теперь называем людей его профессии, но вместе с тем подчеркивал трудности, с которыми сталкивалась юриспруденция тех лет, поскольку мыслила старыми и отживающими свой век категориями. Ибо если бы Шейлок был просто бессовестным ростовщиком, Шекспир ни за что не стал бы расходовать на него свой талант. Документы того времени полны сведений о судебных тяжбах между йоменами и торговцами, тогда по преимуществу шотландцами. Нет, Шекспир нашел бы материал поближе к дому. Он бы нашел его, например, в решении, вынесенном судьей в Глазго приблизительно в то же время, как была поставлена шекспировская пьеса «Как вам это понравится». Решение гласило: «В случае если процент превышает 48 процентов, суд, если не доказано противное, будет полагать, что взимаемый процент чрезмерный, а сделка несуразная». Хотя в документах нет прямого указания на это, но данное решение интерпретировалось по всей стране как предупреждение кредиторам-шотландцам, которые к этому времени сумели едва ли не удушить английских йоменов – фермеров средней руки. Другие постановления английских судов этого периода хором подтверждают, что банковский мир Англии пребывал в состоянии хаоса, царила полная неразбериха относительно определения стоимости и цены монет. Сегодня всем известно, что если чеканка отвечает стандарту, то при разогреве все монеты достигают точки плавления одновременно. Обычно это служит регулированию стоимости монет. Но как вы понимаете, расплавленные таким образом монеты могут временами давать какие-то отклонения. Специалисты по чеканке металлических денег знают, что всегда возможен разрыв между ценой монеты и точкой плавления – и не только из-за налога на чеканку денег, но и по вполне естественным причинам. Нет на земле Божьей такого металла, даже если он предназначается для столь абстрактного употребления, как деньги, который выдержал бы пробу на кислую реакцию в тигле монетного двора. Так или иначе, цена монеты на монетном дворе часто оказывается отличной от номинала, провозглашенного казначейством. Вспоминая сказанное, нетрудно увидеть, что вопрос о «дефектах» металла не имеет ничего общего со стоимостью и ценой, но именно они-то и были теми злокозненными проблемами, которые на время потрясли самые основы Ломбард-стрит. Китайцы же, можете не сомневаться, давным-давно усвоили, что расплата в конечных единицах отнюдь не сам таэль, в котором выражается вес серебра. Причем обратите внимание, что хотя китайцы никогда не имели счастья пользоваться подвижным алфавитом, как в западных странах, но их идеограмматики придумали особые мазки кисточкой для обозначения первого и другие – для обозначения второго. Реальная цена монет, с другой стороны, была совсем иным, обычно оплатой долга. Во всяком случае, чем-то «переносимым», то есть таким, что можно взять и перенести. Точно так же в Никарагуа, где до введения североамериканской денежной системы кордоба означала для среднего никарагуанца не только деревянный башмак – предмет, имевший большую ценность по причине частых проливных дождей, – но и саму монету, на которой был отчеканен деревянный башмак, или кордоба. В Румынии лея никогда не имела реально осязаемого значения. Это было просто слово, которое проникло в румынский язык из древнего скифского языка, да к тому же, вероятно, в искаженном виде. В наши дни она практически ничего не стоит, даже, так сказать, леи.
Как только утрачивается возможность вести расчет в коровах, или козах, или бушелях пшеницы, или бочонках пива, не остается ничего другого, как вести расчет в самой близкой конкретной форме, то есть в металлических деньгах. Для римлян и греков богатство всегда состояло в наличности на руках. Временами эта наличность исчислялась головами рабов, иногда – земельной площадью или драгоценностями, порой всем этим, вместе взятым. Но неизменно она была конкретной и обычно переносимой. Когда очередного цезаря отправляли в изгнание, он забирал с собой всю наличность, и, если ее у него было вдоволь, он мог наслаждаться жизнью до конца дней своих. Но где вы найдете сегодня цезаря, каким бы сказочно богатым он ни был, который был бы абсолютно спокоен, что завтра не останется без гроша? Где та наличность, которая даст ему безмятежную жизнь на случай изгнания? Великие эксплуататоры древности не знали, что такое «укладываться в бюджет». Когда в кошельке становилось пусто, что случалось частенько, они просто совершали набег на соседнее государство или так же просто убивали своих более удачливых друзей, у которых водились деньги. Тогда почти не составляло труда прибрать к рукам богатство другой страны или другого человека, так как всегда существовало «реальное количество наличности» И когда недоставало ростовщиков, всегда находился священный храм, предлагавший приемлемые проценты. В те времена владеть рабами было равносильно тому, что иметь на руках деньги. Но владение рабами на зарплате, как принято сегодня, практически означает разве что лишние проблемы. Нетрудно увидеть почему. Раб на зарплате сам по себе не имеет стоимости. Кормить его, одевать, давать крышу над головой часто обходится дороже, чем он того стоит. Конечно же, он не стоит своего веса в золоте. Мы не в состоянии с точностью определить ни стоимости, ни цены золота. Единственное, что мы знаем, так это то, что золото имеет какое-то таинственное и неопределенное отношение к деньгам. Но золото больше не деньги, даже золото в слитках, которое изо всех сил стремились накапливать наши предки. И это очень жаль, потому что золото действует на воображение, как никакой другой известный человеку символ.
