После моего посещения джила на ферме стали заниматься укрощением лошадей. В то же время в моей пещере начала проявляться диаграмма, для которой я смешивал чернила и делал кисти из палочек и коры. Схема была четкой, синей, ветвистой. Она показывала, что черные в Куомби-Даунз были не одним кланом, но тремя языковыми группами, двух из них лишили земель предков, и всех их систематически унижали скотоводы. Я не мог узнать это сам. Это мне сообщили они, а они узнали друг от друга, от Старины Мика, Питера Стокмана и деда Оливера Эму доктора Батареи, которые еще жили на земле своего народа. Большинство моих учеников были этого лишены. Их предки были убиты, их земли стали недоступными. И конечно, я наконец-то увидел, что вся аборигенская культура основывалась на земле, путешествиях, тропах, теперь перерезанных заборами. И тогда я понял, что Куомби-Даунз был своего рода тюрьмой, в которой зачастую было невозможно блюсти нравственные и религиозные законы поющей земли, и тогда причина их апатии стала очевидна. Они были изгнанниками, их лишили смысла их жизни.
Если бы Гаррет Хэнгер увидел нашу путаную диаграмму, ему бы пришлось уволить меня на месте. Конечно, западноавстралийский департамент образования дал четкие инструкции не поощрять «отсталые поверья». Они платили мне двадцать фунтов в неделю, чтобы я стирал прошлое, осовременивал черных, делал их как можно белее в надежде, что мальчики вырастут в пастухов, домовых слуг и пунка-валла.
Заново обретя свой авторитет, старейшины сообщили, что не хотят, чтобы женщина была их посредницей, но это было не в их власти. От Сьюзи Шаттл я узнал, как клинохвостый орел, сидя на спине у змея, создал великую реку, чье название я теперь позабыл. Именно она сравнивала джилы с бугристой спиной варана: каждый бугорок – отсылка к древней истории, не упоминавшейся ни в одной маршрутной карте. Радужный змей создал ущелье Гейки, которое, как она сообщила мне, называется Данггу. Теперь у меня был джип, сказала она, и дядя Лом отвезет нас посмотреть на него, обмажет жиром скалу в Данггу. Так он обеспечит уловы баррамунди. Он покажет нам отметины великого потопа на стене ущелья. Мне было ясно, что Сьюзи, с ее энергией и едва скрываемой горячностью, была прирожденной учительницей, которая прославится в нескольких поколениях, и было поразительно наблюдать, когда в конце школьного дня она переодевалась в лагерную одежду – робу изгнания.
Мой день закончился, как и всегда – я подметал следы ног и известняковую пыль. Доктор Батарея, как я заметил, остался. Возможно, у него была история не для женских ушей. В любом случае у него имелось что-то на уме, что он сообщит, когда будет готов. Он сел на корточки в тени шкафа.
Я подмигнул ему.
Он поскреб длинный подбородок.
– Чертовски хороший джип, – сказал я.
Он кивнул.
Я сказал ему:
– Теперь я могу смыться на юг.
Его рот не шевельнулся.
– Спасибо, – сказал я.
Старина вынул свой кисет, но теперь смотрел на меня здоровым глазом.
– Думаешь, ты утащишь джип? – спросил он.
Ну он же его «утащил». Теперь моя очередь. Я решил, что пора улыбнуться. Когда я отвернулся, чтобы повесить метлу на стену, я не знал, что старый черт подкрался ко мне сзади. И, обернувшись, жутко испугался, оказавшись с ним нос к носу.
Он прижал меня к стене, и я ощутил мощную пружину гнева в его руке.
– Лохи сильно зол, – сказал он. – Ничего смешного. Ты чертов белый босс, – продолжил он, и я почуял запах лагеря, его жар. – Всегда так. Черный давать подарок. Ты ничего не давать в ответ.
– Я нес тебя, – сказал я.
– Я нести тебя, – передразнил он. Сплюнул никотиново-желтую, большую каплю на пол класса. – Чертов картия, – сказал он и отвернулся, его хромота усиливалась жестокостью его гнева. Он направлялся назад, в укрытие лагеря, но я не собирался его отпускать, пока он не нагнулся подобрать ржавую трубу, и тогда я передумал.
Лагерь был местом моего рождения, но он жил по правилам, которые мне никто не мог объяснить. Почему, например, человек стоял смирно, пока ему протыкали бедро? Почему проигравшего в драке атаковала толпа женщин, и он не оборонялся от их кулаков и ног? Почему? Зачем? Я уже и так злоупотреблял их гостеприимством.
Улыбками и извинениями не купить любви. К черту это. Я вернулся в свою резиденцию, думая в основном о бензине и как его достать. Я был не рад найти Кузнечика Картера на моем водительском сиденье, беспечно курящего, ждущего меня, конечно.
– Вижу, ты нашел себе новое занятие.
Я был не в настроении слушать лекцию.
– Они тебе скучать не дают, приятель.
Я спросил, что он имеет в виду.
– Ты шофер, приятель. Плаваешь. Стреляешь. Сейчас они тебя любят. Сколько ты заплатил за починку машины?
Шестьдесят фунтов, чтобы выбраться отсюда. Я бы заплатил и двести.
– У твоего предшественника был фургон «Комби». Он потратил всю свою зарплату на бензин, бедолага. Они свели его с ума, приятель. Буквально. – Он задержал на мне взгляд, пока я не отвернулся. – Знаешь, сколько здесь стоит бензин? – Мне было плевать. Он все равно назвал сумму. Улыбнулся, затушил сигарету о рулевую колонку и встал со мной рядом. – Они играют тобой, приятель.
– Знаю.
– Ах.
Я подумал: «Что “ах”?»
– Миссус беспокоится о тебе. Чем ты питаешься? Раньше ты приходил на чай.
– Не хочу злоупотреблять гостеприимством.
– Не покупайся на эту чушь с марда-марда
[124]. Ты белый человек, приятель, что бы ты ни думал.
– Что это значит?
– О, брось, Билли. Все уже знают эту историю. Дай лагерю передохнуть, а?
– Даю.
– Что случилось с твоим хромым приятелем? Я думал, вы подеретесь.
– Ничего.
Мерзкий мужик смотрел теперь на свои бицепсы и пачку сигарет, заткнутую за закатанный рукав.
– Тогда приходи на чай.
Он был моим единственным возможным источником бензина, а потому, пожалуй, самым важным человеком в моей жизни. Так что, конечно, я пошел и с облегчением обнаружил там компанию. Во-первых, полицейского. Его звали Бастер Торп, и он прибыл с мулами, лошадьми и «боем», который сейчас находился в лагере. Они собирались проделать семьсот миль до гряды Короля Леопольда. Кроме него было три молодых джакару
[125], белых, конечно, и довольно красный пилот из Дакоты, которого занес в Дерби вилли-вилли.
Полицейский заметил «пежо» «Редекса». И я предоставил Картеру объяснять, как он оказался брошенным здесь, и спрашивать полицейского о его законном статусе. Когда было установлено, что по закону на машине нельзя ездить по общественным дорогам, Картер со значением на меня уставился. Знал ли он, что я задумал? Если честно, мне было плевать, что он себе вообразил. Я был готов отчалить в темноте, и если «пежо» лишь способствовал бы моему аресту, он бы послужил своей цели.
