– Глупые женщины, хватит кричать. Он стрелять, и пуля пролетать мимо младенца. Есть, попал в орла.
– Вамулу бросает тебя. Ты упал ланга заросли. Малыши, дети, охотились на змей, и младенец чуть не упал на них, они вернули тебя в лагерь. Он особенный, этот малыш.
– Ты быть особенный, но берегись. Все еще оставались парни из Опеки, хуже любого орла. Они приходить в лагерь, детей прятали. Знаешь Моисея в камыше? Дочь фараона находить младенца. Да, только не дочь, а два шахтера, с лошадью и телегой. Они забрали тебя у Полли и ругали ее, потому что у тебя было ранено плечо, и они смыли все лекарство, и положили тебя в повозку. Забрали полукровку. Сказали, что отвезут тебя к врачу. Мать шла за повозкой всю дорогу до Дерби. Жестокие засранцы. В итоге они позволить ей нести тебя, но только чтобы отдохнуть самим. Двести миль она надеяться, ей оставят ребенка, но когда ты в Дерби, они украли тебя совсем.
– Когда твоя мать узнать, что ты на корабле, она взбесилась. Вскоре она пыталась сжечь полицейскую прачечную, и они поймать ее и посадить в тюрьму, и когда она вернуться к нам, то была очень худой. Даже мабарн
[118] не мог помочь ей. Она стала еще тоньше. Затем она родила нового ребенка от белого и снова совершила поджог, и ее опять посадили. Она проиграла, умерла в тюрьме. Мы очень плакали в лагере.
Три маленьких мальчика, Питер, Ленни и Оливер Эму, привели меня домой в резиденцию учителя. Мы прошли мимо Картера, который стоял за забором из колючей проволоки, играл в крикет со своим сыном и дочкой. Он крикнул, что мне следует помыться. Я подумал: «Он стоит на месте Кева Литтла». Боже, лучше бы я этого не знал. Меня мутило от мысли, кем я должен быть. Я начал записывать свое понимание себя, но предложения выходили путаные, витиеватые, их было невозможно исправить. Я все еще держал в руке карандаш, когда меня вывернуло наизнанку в дворовом сортире.
7
Машина Бобсов прошла девять тысяч миль с тех пор, как мы покинули выставку в Сиднее. Оставалось семьсот миль до полного круга. И вот, в четыре утра, мы проехали через Пентлендские холмы всего в двадцати милях от Бахус-Марша. Этот путь мы совершали много раз: через Маунт-Эгертон, мимо Маунт-Баниньонг, вниз через водохранилище ручья Пайкс, где Ронни поймал красноперку, мимо поворота на Блэквуд, куда мы брали детей покачаться на подвесном мосту и пили пенящуюся воду из скалы, мимо паба в Мирньонге, где у Хэллорена не получилось водить «яг» – иной мир для нас сейчас.
Наши детки не спали, ждали нас у подножия Стэмфордского холма, и я не знала, что почувствую, не понимала, даже когда это уже происходило: уличные фонари светили перед восходом солнца, Беверли, вся разодетая, ждет меня, дрожа от холода. Она потратила оставшиеся деньги на полотняный транспарант с моим большим портретом. Конечно, Коротышка там тоже был, только меньше. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИССУС И МИСТЕР РЕДЕКС. Я улыбалась, как кукла. Обняла мою маленькую серьезную Эдит, а Ронни подлетел и обвился вокруг меня. Чувствовали ли они, что случилось с их мамой? Им это тоже казалось неправильным? Ронни прижался так крепко, что его пришлось отдирать, чтобы я могла обняться с Беверли.
Их одноклассники из государственной школы подарили мне полевые цветы в банке из-под арахисового масла.
Эдит спросила меня, в чем дело, но я не хотела говорить. Мы шли на пятнадцать минут раньше назначенного времени, но внезапно мамочка с папочкой должны были рвануть со всех ног. Мы исчезли, даже не проверив, как идет стройка мастерской. В темноте я миновала знакомую главную улицу, полицейский участок, суд, аптеку Беналлэка, но только в пекарне Джонни Бёрда горел свет, и я въехала в тоннель темных деревьев – аллею Славы, наш военный мемориал, где каждое дерево – чей-то сын.
Впереди нас ждала слава. Я не хотела ее даже тогда, чем отличалась от мужа, все еще светящегося от восхищения, которое он получил в Бахус-Марше.
В моей сумочке лежал обрезок доски, вагонка, с мельбурнским телефонным номером миссис Баххубер, записанным плотницким карандашом. Я не чувствовала необходимости сообщить о его существовании. Так же и Коротышка ни слова не сказал о своих покупках в «Генри Баксе»
[119]: лимонная безрукавка из овечьей шерсти, «Харрис Твид», шляпа порк-пай, красный шелковый шарф для фокусов.
Коротышка и пастбища прятались в темноте. Мельбурн пылал на горизонте, когда мы пересекали мост Короройт, заброшенные здания фабрики взрывчатки справа. Я сказала себе, что должна поговорить с миссис Баххубер, чтобы ее успокоить, но кого я обманывала? Почему я вечно вмешиваюсь в дела других людей?
Пригороды появились из темноты, и мы были в Футскрэе, со скотобойнями с одной стороны дороги и Флемингтонским ипподромом – с другой, у подножья крутого мрачного парка со зловещими желтыми фонарями.
Там стояла телефонная будка, и я остановилась, хотя всегда считала, что в парке скрываются убийцы. Коротышка не мог спорить с этим, ведь у нас было свободное время. Мы могли провести эти минуты с детьми, но теперь ему придется подождать здесь, пока солнце всходит над грязной рекой, и я бросила монетки в телефон, нажала кнопку, А или Б.
Про себя я произнесла саркастическую молитву военного времени: «Не паникуй, Текс, помни Перл-Харбор».
– Здравствуйте, – произнесла сонная женщина.
Я сказала, что звоню насчет Вильяма Баххубера.
– Что случилось? – спросила она, удивив меня встревоженным тоном.
– Я нашла Вильяма Баххубера, – сообщила я.
– А кто вы?
– Я миссис Бобс из Бахус-Марша.
– Да. И что вы хотите, чтобы я сделала?
– Я бы хотела поговорить с вами.
– Сейчас нет еще шести утра.
– Мы в Испытании «Редекс». Покидаем Мельбурн завтра рано утром.
Коротышка вышел из машины, проверял масло и воду. Он неверно представлял, с кем я говорю и почему.
У женщины была правильная речь, словно она получила образование при монастыре:
– Не вижу смысла, – сказала она.
«Аделина», – подумала я.
– Возможно, ваш сын хотел бы знать о своем отце?
– Это ведь зависит от отца, верно? Он может позвонить нам, когда захочет.
– Справедливо. Конечно. Я думала…
– Да?
– Мы могли бы встретиться? Вы не передадите мне фотографию мальчика?
– Зачем мне вам ее давать?
– Я мать, – сказала я, хотя это было бессмысленно.
– У него было шесть лет. Он никак не давал о себе знать.
– Миссис Баххубер, я знаю, что случилось.
– О, уверена в этом, – заверила она, и я вообразила все, что она могла представить. – Он поступил жестоко с собственным сыном.
