– Я партнер? – спросила его.
Мои ботинки были забрызганы, и я чувствовала себя отвратительной и уродливой.
– Предполагается, что ты моя жена, – ответил он.
«Предполагается», – отметила я.
– Да, но не твой партнер?
– Говорим прямо, Айрин. Мы вложили деньги в синдикат, ясно?
– Чьи деньги?
– Ставки были неравны, – признался он.
– Кто еще в этом синдикате? Те балларатские хрычи? Джо Тэкер? И тот мужик, букмекер?
Я гадала вслепую и испугалась, увидев, что права.
– Ты замечаешь, что я не задаю вопросов?
– Спрашивай.
– Я не стал бы опускаться до такого.
– Возможно, тебе стоит.
Мы обогнали «спейсмастер 138», брошенный, одинокий в свете фар, обернутый вокруг столба перед решеткой. Милю спустя мы получили третий прокол и взялись за работу. Ветер сыпал мне песок в глаза, и я думала: «Будь у Австралии задница, именно здесь она бы делала свои дела».
Конечно, Коротышке такое никогда не пришло бы в голову.
– Что-то же можно с этим сделать, – сказал он ранее. Он имел в виду Нулларбор, что можно сделать что-то полезное с этим песком, с чахлым сучковатым кустарником, с майоллом, малли и мулгой
[104].
– При бережной и доброжелательной организации, – добавил он.
Если я и была раздосадована, то пыталась не показывать этого. Так он смотрел на все, и я любила его за это.
Седуна – рыбацкий городишко в двенадцати сотнях миль от Брума, в четырехстах от Перта, двухстах от Аделаиды. Там было несколько автомастерских – все заняты поломками «Редекса», включая «плимут» Уолли Бишопа, который шел вторым. Никто не мог взяться за нашу выхлопную трубу.
Когда мы выехали из Седуны, начался дождь, и я подумала: «Слава богу, он прибьет пыль». Но дорога скоро превратилась в скользкое месиво, а дождь бил шквалами по машине.
На закате мы миновали несчастные группки чернокожих, на людях было тряпье цвета цемента. Мы так устали, сменяли друг друга на сон и вождение каждые полчаса.
– Не испорть все, – сказал он.
Я подумала: «Что, по его мнению, с нами стало? Кто будет нашим соседом в Бахус-Марше?»
Аделаида казалась такой прекрасной, словно прошла химчистку. Мы прибыли на два часа раньше, нашли мастерскую в Клемзиге, чтобы починить глушитель, заменить смазку и масло. Я вынула коробку «Ардмона» с заднего сиденья и почувствовала, что муж на меня смотрит.
– Куда это ты собралась?
«Ах, – подумала я, – испугался».
– Встречусь кое с кем по одному делу, – заявила я, и он встал возле бензозаправки с открытым ртом, глядя, как я ловлю такси.
«Бум-бум, – подумала я, – вот тебе».
Конечно, таксист был рад подвезти водителя «Редекса», к тому же он узнал меня. Миссис Коротышка, сказал он, но к счастью, он был не любопытен. Он лишь хотел рассказать мне о срезанном до трех четвертей распредвале, который он прилаживал к своей машине – там, дома.
Затем Пэйнхем, где, как я вскоре узнала, Вилли впервые любил девушку, позади простеньких пригородных коттеджей, между итальянскими садами и этим домом из телефонной книги, с верандой, переоборудованной в спальню, закрытой сеткой, с цветочными клумбами и одинаковыми бетонными дорожками по сторонам.
Не скажу, почему я так умилилась, но я знала, что могу принести сюда своего малыша и с ним хорошо обойдутся. Я не понимала, что это значит для меня, но когда наконец прошла по этим парным бетонным дорожкам мимо гортензий и увидела старого пастора с пышными жесткими седыми волосами и длинным внушительным подбородком, в круглых очках с проволочными дужками, когда я увидела, что он нес мандарины в шляпе, я доверилась ему полностью.
2
Мой обожженный солнцем водитель – словно длинноногая пташка, вечно ковыряющая каждого встречного жучка или червячка. Возможно, он обернется «оригиналом», а может, окажется скучным типом, но пока мы не проехали придорожное кафе, он представлялся любопытным и словоохотливым, изобретательным, провинциальным, дружелюбным, и мне не пришло в голову, что его стоит бояться.
– Я не штурман, – сказал он. – Это была твоя задача.
– Пожалуйста, отвезите меня назад.
Он облизал губы и напомнил мне этим пса, нервно избегаюшего драки.
– Я живу здесь и сейчас, – заявил он. – А ты как?
– У меня есть дело в Перте.
– Расслабься. Ты слишком молод для дела. Ты здесь и сейчас. Что это там?
– В смысле, те холмы? Вы не могли бы притормозить?
– То, что ты называешь «холмами», – древние коралловые рифы. Это твое «сейчас», которое ты даже не видишь. По сравнению с этим, – сказал Гаррет Хэнгер, взглянув на меня честными и возбужденными глазами, – Перт – ничто. Он тебе наскучит за день. Это для тебя же, – продолжил он мягче. – Вот, возьми еще конфетку. Нет места краше юга. Ты говорил с людьми, пока был в Бруме?
Айрин Бобс бы его не вынесла. И Кловер тоже.
– Со старым китайцем, – сказал я.
– Ну и сколько старых китайцев ты знал прежде? – спросил он, устремившись вперед, оставляя позади длинный шлейф желтой пыли над тоскливым кустарником. Он сообщил мне, что индонезийцы прибыли в Брум на проа
[105] сотни лет назад. Они ловили беш-де-мер
[106] и коптили его на берегу. Там водились жемчуг и жемчужные раковины. Японцы и малайцы ныряли за ними. Китайцы торговали. Белые люди устраивали обычный бизнес, который включал клубы, в которые не пускали всяких темных личностей. Так возник некий Солнечный клуб. Мне стоит послушать Моряка Дэна. Он замедлился ненадолго, а затем опять припустил.
В субботу в Солнечном клубе
Вальс и джиттербаг
[107], —
пропел он. – Ничего подобного нигде нет. Индуисты, мусульмане, христиане. Порой все живут в одном доме вместе: мужчины, женщины, дети, – все вежливо соблюдают Рамадан и Рождество. В Бруме могут прочесть твою родословную по носу и вискам. Что, мужик, ты краснеешь. Нашел там девушку? Конечно, белые должны нервничать из-за тебя.
– Прошу прощения?
– Никому не нужен атавизм, верно?
– В смысле, черный ребенок? – спросил я прямо.
