– Зачем ты со мной так? – спросил Коротышка.
Ответ был: мерзавец не мог удержаться. Он повел хорошо одетого сына на задний двор, где, рядом с сараем, в котором хранились аккумуляторы, показал пропеллер, спасенный со свалки в Дарли.
– После всего, что я для тебя сделал, – сказал он.
17
Я был взволнован, да, но не так, как представляла себе миссис Боббсик. Как я мог сказать ей, что, даже копая могилы, я был счастлив. Я был любим. Я любил в ответ. Это было все, чего я всегда желал, безнравственная правда, в которой я никогда не смог бы никому признаться. Я вонзал лопату глубоко в землю, разрезая собственный картофель, и все время думал о Кловер – решительный взгляд ее поблескивающих из-под ресниц глаз и ноги теннисистки затягивали меня глубже.
Я прислонил лопату к стене дома. Вымыл руки. Отдраил пол и заправил постель. Подмел переднюю веранду и сжег судебные письма с требованиями алиментов. Оставил только конверт, на котором значилось «Департамент образования штата Виктория». Его я прочел, пока одевался на запись.
«Дорогой И-так-далее. Поскольку вы не смогли явиться по требованию, у трибунала не было выбора, кроме как отстранить вас без сохранения содержания, начиная с даты нарушения. Если хотите подать апелляцию, можете представить секвестрованную защиту на собрании 10 декабря 1953 года».
Что такое секвестрованная защита? Мне было плевать. Я мечтал лишь вернуться к Кловер и в студию.
И что за викторину мы записали – настоящий танец, мы словно парили над полем жасминовых и апельсиновых соцветий. Дизи, должно быть, выдавал мне предупреждения, но я едва его замечал. Так продолжалось до последних минут, пока я не заметил его свирепый взгляд. Он все шоу на меня так смотрел? Возможно. Но он был странный человек с необычным прошлым и широкими кольцами на здоровенных пальцах, и я никогда не пытался по-настоящему «понять» его. Когда Малышка Дизи перемотала пленку, Дизи пригласил меня на чай. То есть он схватил рукав моей куртки и, не прощаясь с хмурящейся Кловер, потянул меня вниз по лестнице, весь путь до Коллинз-стрит, не замедляясь, протащил по Спринг-стрит и через главный вход в гостиницу «Виндзор».
Официантка спросила Дизи, не хочет ли он сконы с топлеными сливками.
– Никаких сконов, – сказал он. – Чай.
– А вам, сэр?
– Он будет чай, – сказал Дизи и принялся жевать свои усы, пока официантка не ушла. – Ты ее трахнул? – спросил он.
– Что?
– Трахнул, выебал, перепихнулся. Ты с ней сношался? – Он показал крупные зубы и свирепо мотнул головой. – Да или нет?
Я подумал: «Что дает тебе право так со мной говорить?»
– Удивительно, – сказал он, – никогда не видел такого откровенного траха. Она потеряла искру. И ты тоже. Будь я спонсором, я бы отозвал свою рекламу. Боже, Вилли. Не сри в своем гнезде. Не сейчас.
Я подумал: «Я не твой пес».
– Это должно быть состязанием, – шипел он. – Мы не подправляем вопросы. В этом суть. Никто из вас не знает, что случится дальше. Ты хочешь уничтожить ее, или ты забыл? Она хочет убить тебя. В этом суть. Поэтому мы ее выбрали.
Честно говоря, я подумал, что он рехнулся, когда он сжал крепкими руками мягкую пачку сигарет без фильтра, кроша табак на белую скатерть «Виндзора».
– Куда ты смотришь? На это? – Он держал пачку, сдавив между большим и указательным пальцами. – Что это?
– Сигареты «Филип Моррис».
– Помнишь слоган? – спросил он. Его глаза слишком ярко горели.
– «Нечего терять, кроме кашля курильщика»?
– Да. – Он глядел на меня, делано подняв брови. – Что скажешь, если национальная викторина будет называться «Нечего терять»?
– Они подписывают?
– Я вот настолько близок. «Нечего терять» представляет «Филип Моррис». Мы запишем сегодняшнее шоу заново. Я не могу показать им этих воркующих голубков.
– Будет настоящий призовой фонд?
– Настоящий чек. Настоящие деньги, которые сможешь положить в банк. Мы перезапишем в среду. Ясно? Ты хочешь убить ее. Comprendez vous?
[50] Хочешь работу?
– Да, – сказал я, но, если честно, уже не был уверен.
– Тогда разозлись.
Я подумал: «Бедное чудовище, больное жадностью».
Было холодно, на Спринг-стрит моросил дождь, но вот она, моя милая, в обрамлении темного дверного проема в ярко-красном пальто.
– Ты ждала.
– Ну конечно.
Я подумал: «Она захочет узнать, что мне сказал Дизи». Стало легче, когда оказалось, что нет. У нее был холодный нос и теплый рот, и мы купили два двухпенсовых билета на трамвай 15 и вскоре, несколько минут спустя, вошли в многоквартирное здание на Куинз-роуд. Возможно, вы знаете такие, они всегда разделены тонкой садовой дорожкой с пунктиром слепых белых статуй и меланхоличного топиария, в «испанском стиле», который раньше казался мне столь потерянным и лишенным любви. Мы вошли непорочно, брат с сестрой, как мог увидеть весь мир.
Затем дверь закрылась, мы заперлись, и опустим остальное. После Кловер спросила, нравится ли мне жить с подрезанными крыльями, и я ничего не сказал про убийства. Я сказал, что люблю ее, и доказал это снова. Мы лежали на ароматных простынях, благоухавших жасмином, ее волосы вились на моей груди. Она поцеловала меня в нос. Она узнала, что Аделина живет в Праане. Она видела ее, сказала она, и моего сына тоже.
Другой мужчина встревожился бы, но я доверял ревности.
– Она в телефонной книге, милый. Твой рыжеволосый мальчик, – сказала она. – О, бедный-бедный Вилли.
Она использовала тайный код, и теперь я мог доверять ей абсолютно. Она полностью знала мою подлинную историю и показала, что принимает мое катастрофическое прошлое. Я дремал в надушенной постели и смотрел с гордостью и тщеславием обладателя на ее гибкое спортивное тело, когда она перемещалась по крохотной кухне, а затем принесла мне грибы на тосте, и я поцеловал ее земной маслянистый рот, одновременно такой странный и такой знакомый.
Зачем мне жаждать ее смерти? Я бы предпочел ей проиграть.
Мы перешли от грибов к игристому «Рейнгольду». Истина в вине, ей-богу, всего полбокала. Мы обсуждали наши сбережения, стоимость жизни в Италии. Я был воздухоплавателем, и избавлялся от балласта, и, сбрасывая мешки, поднимался, пока снова не превратился в подростка, который может стать всем, кем пожелает.
Я сказал ей, что у нас появился спонсор. Откуда-то она уже знала. Мы согласились проводить выходные вместе. Я вернулся в Бахус-Марш, и некому было мне указывать, как тратить свое время. Департамент образования потерял надо мной всякую власть, и все же, как многие мужчины, оказавшиеся безработными, я не мог вынести безделья.
