– Ну конечно, милый.
Она сама не принадлежала Данденонгу.
Вот ее роскошная шелковистая нога согнута под темным треугольником волос, блестящим от росы, а вот все земли, населенные разными народами: немцами, венграми, испанскими евреями, цыганами и магометанами, которые изумляли мое детское воображение. Бабушка рассказывала, что наш предок, венецианский вельможа, был призван заседать в Императорском совете в Вене.
Что он там делал и что с ним стало, нам никогда не узнать, но именно благодаря ему у меня были странно скошенные «итальянские» пальцы на ногах, и хотя я унаследовал светлые волосы от отца-пастора, они становились «каштановыми, даже средиземноморски-ягодными» под австралийским солнцем.
Также и Кловер: ее кожа была оливковой, но сама она не знала, как утверждала, откуда это взялось. Думала, что ее дедушка запечатлен в каком-то стихотворении Вордсворта, возможно, в «Траутбеке», и перечитывала его книги, но никогда не находила ни стихотворения, ни мальчика.
Ее мать была «настоящей кокни» в Боу, но адрес в ее свидетельстве о рождении разбомбило в пыль во время Второй мировой. Бывают шотландцы и ирландцы с оливковой кожей, полагала она. Ее прабабушка ненавидела де Валера
[48], так как тот не снимал шляпу перед принцем Уэльским. У нее была сорочья история: яркая галька, но без почвы. «Мы ничего не знаем. Это L’État australien
[49], – сказала она. – Вспомни рыжеволосого ребенка. Он ведь может никогда не узнать, как появился на свет?»
Я сказал ей, что отец был американским медбратом в Мельбурнской королевской больнице, нашим другом. Хороший медбрат, думал я, хороший друг, мне казалось.
– И трахал твою жену, – сказала она.
Боже правый, как я мог защититься от такой жестокости?
– Ты мог убить его, – сказала она, играя с моими пальцами на ногах, ероша карты. – Кто знает, от каких убийц мы произошли?
Возможно, вы ожидали, что меня это оттолкнет, но все же это воображаемое убийство было выражением страсти, выражением поддержки, любви, возобновлением неутоленного желания, и боже, хотя не берите в голову, она вытянула из меня тонкую влажную нить, и был не один способ обтяпать дельце, и стены были тонкими, и мне не было дела, как она фыркала или призывала Господа.
Когда мы наконец встали с пола, Священная Римская империя лежала в клочьях, но хотя бы на какое-то мгновение мне было плевать.
16
Когда муж сказал мне, что ему нужно «съездить кое-куда», я решила, что это связано с показушным Испытанием «Редекс». Мне ни на секунду не пришло в голову, после всего, что я сказала, после всего, что сказал он, что он попробует вернуться к «Форду». Это было предсказуемо, конечно. Так же обстояло дело с его отцом: он всегда возвращался ради очередной взбучки.
Было утро. Эдит отстаивала свое право сдать рисунок, на котором все дети пурпурные. Никто не носит пурпурный, сказала учительница. Скорей всего, она была стара и упряма. А Эдит – что Эдит. Она «просто заметила», что у Барбары Рэдфорд пурпурные полоски на свитере. Учительница ответила, что лицо у Барбары Рэдфорд не пурпурное. Эдит не хотела идти в школу.
Ронни носился по дому. «Туточки-тамочки», как он любил говорить. У него прежде никогда не было настоящих ботинок, он был до одурения счастлив: вылетал на улицу расколоть лед в лужах и возвращался, чтобы размазать грязь по ковру.
Я отвела их за руку в школу. Вернулась, намереваясь сделать междугородний звонок, узнать, что Данстен сказал Коротышке, а Коротышка ему.
Дома я обнаружила, что у соседа случилась куриная резня. Огромные белые цветы, мертвые груды тряпок, мертвые, как додо, а посреди всей этой внезапной смерти в огороде в шерстяной шапочке цветов Бахус-Марша стоял мистер Баххубер, прижимая мертвое существо к груди.
– Мы подрезали им крылья, – сказал он.
В первое бесполетное утро его курам нанес визит соседский кокер-спаниель. Не вижу тут своей вины, но я ее почувствовала. Не стала спрашивать, кто это «мы».
Коротышка между тем ехал со скоростью девяносто три мили в час навстречу новому унижению.
Я была дома, занята разговором с Данстеном. Спросила его, почему он согласился на «Редекс». Ему нужно к чему-то стремиться, ответил Данстен. Разве дилерства недостаточно? – спросила я. Он рассмеялся.
В Джилонге шишки спросили моего мужа, зачем он приехал, раз ему не назначено.
– У меня есть капитал, – сказал он.
– Это хорошо, приятель.
– К тому же я собираюсь выиграть Испытание «Редекс».
– Да, но мы передали франшизу, все подписано.
– Отмените.
– Приятель…
– Никто не сравнится с моими продажами.
Почему же, спросили они, продавец вечно воображает себя центром вселенной. Это не так. «Форд Мотор Компани» требовался дилер в Бахус-Марше с деловой хваткой, как они выражались, и с внушительным капиталом, с практическими знаниями и опытом сбыта, с рекламными способностями, с опытом в недвижимости. А продавцов было двенадцать на дюжину.
Коротышка не обиделся, так он сказал. Прежде его уже оскорбляли эксперты. Если дилерство невозможно, он сделает его возможным. Без сомнения, он их раздражал: кричал, не понимая, что утратил былые преимушества.
– Дайте мне шанс, – просил он. – У меня есть капитал.
Сказать правду, его состояние было недостаточным. К тому же он мог услышать это и от них: проблема заключалась в путанице с «Бобс Моторс».
– Какой путанице?
– Старик открылся в Мелтоне.
– Нет же.
– Да, открылся.
– Он открыл что?
– Автосалон.
Я так и вижу его рот, бедняжки.
– Ну и что?
– Брендинг, – сказали они новое слово, которое пришлось объяснять. – Мы не можем работать с двумя «Бобс Моторс». Не можем. Когда увидите салон, вы поймете.
Конечно, было не важно, что Дэн открыл собственный салон подержанных автомобилей на Мельбурн-роуд. Но это имело значение для моего мужа. По правде, его это задело.
– Прости, Коротышка.
Ему стоило вернуться домой ко мне. Вместо этого он помчался поболтать со своим мучителем. Сорок три минуты спустя он обнаружил автосервис с флюоресцентной оранжевой вывеской «БОБС ДЛЯ ФОРДА».
Конечно, у Дэна не было франшизы, не было никогда и быть не могло. Он был захудалым дилером подержанных автомобилей с одной машиной и депозитом, написанным побелкой на ветровом стекле.
