— А что у нас тут? Интересно, интересно… А здесь?
Последние слова он произнес уже возле окна, разглядывая висевшие на веревке мокрые простыни. Говорил по-английски, не слишком правильно, но понятно.
— Грязное белье? Это символично! Позвольте отрекомендоваться: Жермен де Синес, журналист. Да-да-да! Я именно ре-пор-тер. У меня сорок восемь псевдонимов, знакомства во всех крупных изданиях и агентствах, сюда же я прибыл, потому что издалека почуял запах. Повеяло, знаете, ветерком, тра-та-та-та-та…
Не став уточнять, сунулся носом в газету, которую Перри по-прежнему держал в руках.
— Что изучаем? Это все ерунда, надо читать мои статьи, мистер Перри! Да-да-да! Я пишу чистую правду, одну только правду.
— Вы мне и нужны, — рассудил молодой человек, пытаясь представить, налезет ли на столь выдающийся нос маска из блестящего металла. Жермен де Синес, многообещающе ухмыльнувшись, подался вперед и легко ткнул американца пальцем в грудь.
— Хороший пиджачок! Просто замечательный. Но я возьму больше, чем стоит ваш костюм, мистер Перри. Да-да-да! Зато получите именно то, что хотите. Могу все! Прославить, опозорить, заставить забыть, довести до петли и даже до, извините за откровенность, кульминации чувственного возбуждения. Трам-там-там. Там!.. Вам что нужно?
— Угадайте, — предложил Уолтер, прикидывая, того ли человека прислал ему портье. Носом точно во все щели тычет.
— У-га-дать? — репортер вновь улыбнулся, но на этот раз зловеще. — Сейчас мы поглядим, сейчас мы вас изучим… Ну-ка, покажитесь, симпатичный американский юноша!
В глаза смотреть не стал, просто скользнул взглядом.
— Итак, что хочет от самого, говорю это с гордостью, скандального журналиста Франции, мистер Уолтер Перри из Нью-Йорка? Так-так-так! Прорекламировать образцы товара из его чемодана с очень-очень интересными наклейками? Девальвировать франк? Закрыть фондовую биржу? Написать гадость про конкурента? Про даму, которая его отвергла? Может, наоборот, заманить даму в номер? Или заманить сюда, но не даму? Рассказать нашим читателям про франкофонов штата Луизиана? Нет-нет-нет, молодой человек определенно хочет странного.
Палец убрал, стер усмешку с лица.
— С вас возьму больше. Кого хотите спасти, юноша?
Уолтер окаменел. С трудом разлепил губы.
— Статья будет совсем о другом, мистер де Синес. Мне нужно четкое и аргументированное опровержение. А чего именно, мы сейчас с вами сочиним…
И не выдержал.
— Вам так важно знать?
Журналист взглянул без улыбки.
— Легче работать будет, мистер американец.
Портфель, папка, фотографии… Анна Фогель возле мотоцикла. Светлое платье, сумочка, в руках букетик астр.
Жермен де Синес подержал фото в руках, ничего не сказав, вернул.
Растянул рот до ушей.
— Значит, опровержение? Очень хорошо, даже ве-ли-ко-леп-но! Опровергнем! Распнем! Да-да-да! Они будут, словно лягушка. La Grenouille! Ква-ква-ква! Лягушка, только что побывавшая под катком.
— В яблочко, — согласился Перри, извлекая из портфеля газеты. — Именно что под катком.
* * *
На торжественное открытие «Лета древней Окситании» Уолтер Перри пошел так же, как ходил на службу. Побрился, привел костюм в порядок и приготовился честно потратить несколько часов ни на что. Французского не знал, а потому не имел возможности даже узнать, где находится загадочная Окситания и каковы там времена года. Доктор Ган помочь не мог, его место было в президиуме, среди самых знатных окситанцев.
Собрались в старом соборе, чем-то похожем на тот, куда они заходили с Анной. К алтарю выскочил мэр — бойкий толстячок с трехцветным шарфом через брюхо, заулыбался, затараторил. Молодой человек решил подремать, вспомнив армейский опыт, но трехцветный быстро исчез, уступив место детскому хору. Ярко одетые малыши, выстроившись в ряд, терпеливо переждали аплодисменты. Запели.
Уолтер Квентин понял, что попал именно туда, куда нужно.
О чем пела детвора, никто не объяснял, да это и не было нужно. Перри просто слушал, чувствуя всей кожей, как истончается вокруг него Время. Массивные каменные стены таяли, уступая место мерцающему золотистому туману, тяжелый свод затягивало облаками, и сквозь нестойкое покрывало реальности начинало проступать что-то совсем иное.
Лишь однажды его дернуло, когда звонкими колокольцами зазвенели незнакомые, но очень узнаваемые слова.
Miserere mei Deus
Secundum magnam
Misericordiam tuam
Et secundum multitudinem…
Кирия… Именно это пели сестры-послушницы в монастыре на маленьком греческом острове. Miserere mei Deus — помилуй меня, Господи!..
После перерыва начались доклады, и бывший сержант честно смежил веки. Ненадолго — третьим выступал доктор Ган, к счастью, на вполне понятном немецком, заставив трудиться девушку-переводчицу. Говорил без всякой бумажки, горячо, увлеченно. О беспощадном Времени, о Памяти, связывающей долгий ряд людских поколений, о том, что все труды ученых — всего лишь попытка ответить на вечный вопрос: Откуда мы? Кто? И куда идем?
Уолтер ждал, что доктор помянет Грааль, но этого не случилось.
Секция начинала работать ближе к вечеру, доктора Гана утащили коллеги, и молодой человек, выйдя из собора, решил пойти куда глаза глядят. Посмотрел прямо перед собой — и увидел гору.
— Добрый день, альтесс! — вежливо поздоровался господин Михель Вениг, не забыв приподнять котелок. — Прошу пройти со мной.
* * *
…Богатый двухэтажный особняк, бронзовые витые решетки на окнах, золоченый герб, скучные лица ливрейных, лестница под красным ковром, портреты в тяжелых рамах.
— Граф разрешил воспользоваться его гостиной, — не слишком внятно пояснил Котелок. — Это не займет много времени, альтесс.
В гостиную вела высокая двустворчатая дверь. Очередной лакей, седой бровастый старик, приоткрыл одну из створок.
— Добрый день! — сказал молодой человек, переступая порог. Подумал и добавил для верности:
— Bonjour!
— Уже виделись, господин Перри, — прозвучало из глубины. — Проходите к столу.
Ингрид Зубная Щетка вновь поменяла наряд. Платье на этот раз было белым, камни — красными. Стол же оказался совершенно пуст, за исключением черной кожаной папки, лежавшей на самом краю.
Стул для Уолтера был отодвинут заранее. Он — на одном конце скатерти, баронесса — на противоположном, словно две команды на стадионе. Котелок садиться не стал, устроившись как раз посередине, для чего пришлось отодвинуть в сторону пару стульев.
Рефери.
Ингрид фон Ашберг равнодушно кивнула:
