На этот раз она повиновалась. Сцепила пальцы на коленях, закрыла глаза.
— Ладно, мир! — шепнули слева. — Вы погорячились, я тоже. И напрасно, тема для разговора намечается весьма для вас приятная. Рыцарь Квентин Дорвард сумел даже сюда достучаться. Какой, однако, молодец! Обнадежил, утешил… Обсудим?
Не ответила, даже не шевельнулось. Лишь веки еле заметно дрогнули.
— Молчите, молчите! — подбодрил голос. — Вы даже не представляете, госпожа Фогель, насколько красноречивым бывает молчание. Я собственно, о чем? Если взглянешь на случившееся со стороны, то сразу увидишь нечто странное. Сначала о вас. Что вы в этом парне нашли? Не Парис и не Сократ, обычный теленок. Вам же не сорок лет, чтобы клевать детишек! Скажу более, уж не обижайтесь. Мы с вами знаем, что написано в вашей медицинской карте, в какую больницу вы каждый год ложитесь на обследование. Если коротко и без соплей, у вас не может быть личной жизни в самом прямом и грубом смысле этого слова. Мужчина, даже любимый, для вас все равно — палач и насильник.
Девушка попыталась вздохнуть, дрогнула горлом.
— Добивайте, чего уж.
— А вы держите удар, — подбодрили слева. — Вон, Мата Хари на что была медуза, а как под пулями стояла! Любо-дорого взглянуть!.. Это я о том, что греха вожделения на вас нет. Вы не пытались ни его искусить, ни сами искуситься. Так в чем дело? Рыцаря встретили — прямиком из романа Вальтера Скотта? Бросьте! Вы, госпожа Фогель, собирались своего верного Квентина пытать до смерти. Вас только пуля остановила.
Всяким силам есть предел. Мухоловка застонала, закрыла уши ладонями.
— Ничего, я и громче могу… Что остается? Ох, доктор Фрейд, доктор Фрейд! Вот уж кого в нашем хозяйстве ждут не дождутся! Все очень просто, можно сказать, на поверхности. Вы смотрели на этого парня, как в зеркало, и видели саму себя — такую, какой могли бы стать. Добрая, искренняя, всегда готовая помочь, без капли подлости в сердце, улыбающаяся не по приказу, а потому что совесть чиста. Уолтер Перри — это вы, несбывшаяся Анна Фогель. Кстати, вы именно такая в Академии со своими ученицами, они в вас души не чают. Но рабочий день кончается, вас ждет лейтенант Кнопка со своим мотоциклом…
Девушка опустила руки, поглядела вперед, где только что умерло Солнце.
— Я знала, что придется отвечать. Можете не стараться.
— Не спешите, не спешите, госпожа Фогель, — мягко возразили слева. — Самое интересное впереди. Он-то что в вас нашел, ваш Квентин? Не такой этот сержант и наивный, от женщин, извините, никогда не бегал, скорее наоборот. Красотой его сразили? Очаровали? Было бы ему двенадцать лет, как его племяннику…
Она смогла улыбнуться. Покосилась налево.
— Зовите доктора Фрейда.
— Не нужно, — прошелестело в ответ. — И так все понятно. Он тоже смотрелся в зеркало и видел не вас — себя. Решительного, смелого, спасающего людей под пулями, умеющего гнать машину по ночной дороге, в общем, занятого настоящим, мужским делом. Парня с железными… Ну, скажем, нервами. Вы для него тоже идеал, госпожа Фогель. Я же говорил, тема для разговора весьма и весьма приятная. Скажу более, этот молодой человек не слишком разделяет себя и вас. Тут уж и вправду хоть Фрейда зови. Предали вы, а мучается и страдает он. Киньте на чаши весов ваши грехи и сравните. Он всего лишь гульнул налево, а вы? Что в итоге? А то, что ваш Квентин готов защищать вас, свою несостоявшуюся Смерть, как самого себя. Оценили, Мухоловка?
Она медленно встала, подняла и сжала в руке бронзовую пассифлору, покачнулась. Выпрямилась.
— Я могу идти?
— Идите. И надейтесь на своего рыцаря. А я вам компанию составлю.
4
— Завтра… Нет, уже сегодня! Уедешь, уедешь… Этого не может быть, Уолтер, этого не может быть, этого не может быть…
Голова женщины лежит у него на груди, левая ладонь прижата к щеке, большой палец искалеченной правой скользит по плечу, как будто пытаясь удержать.
— Этого не может быть, Марг. Но я уезжаю. К десяти утра мне привезут еще одну рукопись какого-то полярного Попая
[77], на 12.30 я заказал авто до станции… Поезд в час.
— Выбрось из своего дурацкого чемодана свои дурацкие вещи и увези в нем меня. Иначе… Я знаю, что будет иначе, Уолтер. Я помашу тебе вслед, весело улыбнусь, потом возьму зеркало и увижу в нем старуху.
Скомканная ночная рубашка дорогого черного шелка — на ковре, платье свешивается со спинки стула, на стол небрежно брошено ожерелье с синими сапфирами. Сифон с водой, стаканы, носовой платок в помаде.
— Марг! Мне нужен лишь адрес, куда послать телеграмму. Через две недели из Гавра отплывет корабль, я закажу два места до Нью-Йорка. Второй класс, извини.
— Так просто, Уолтер? Вторым классом до Нью-Йорка, потом в твою квартирку в Ист-сайде, а затем мы вместе с кроликом будем строчить на швейной машинке, чтобы заработать на гамбургер. Одна не смогу — руки нет. Я люблю тебя, Уолтер. Я тосковала по тебе всю жизнь, я хочу дышать твоей кожей, ощущать в себе твое семя, я больше не смогу засыпать одна. Я согласна. Но я уеду, а Кирия останется. После разговора с тобой она пришла вся черная и схватилась за шприц, ребята еле успели. Думаешь, зачем мне целая армия? Она не выдержит, сорвется, погибнет. Ты сказал ей, что попадешь в ад, если бросишь племянника. А куда попаду я? Понимаешь, Уолтер, я не могу даже застрелиться, глядя на твою чертову фотографию в военной форме!
Женщина не плачет, лежит тихо. Большой палец правой вдавился в его ладонь, словно гвоздь распятия.
— Я долго не мог понять, Марг, что это такое — стать взрослым. Оторвать листок календаря с очередной датой? Расписаться в документе, который имеет право прочитать только Президент? Научиться считать выстрелы, когда стреляют не в мишень, а в тебя? Нет… Я и сейчас до конца не понимаю, чувствую себя мальчишкой, который убегает подворотнями от ирландской банды. Но пока я здесь, я должен сделать так, чтобы никто из тех, за кого отвечаю, не застрелился, не попал в ад и не плакал. Я сделаю это, не знаю еще как, но — сделаю. Только не бросай меня, Марг.
Ее губы скользят по лицу мужчины, сжимают мочку уха, целуют в закрытые веки.
— Последняя фраза лишняя, сержант. Самое невероятное, что я тебе верю. Верю — и буду ждать… Нет, глупость сказала! Я тоже не из тех, кто сдается. В семнадцать лет я, гимназистка, впервые пошла в штыковую. Страха не чувствовала, только винтовка с каждым шагом становилась все тяжелее… Нью-Йорк еще будет, Уолтер, обязательно будет. Но чтобы попасть туда, надо сделать первый шаг, как в штыковой. Мерзавцы, которые хотят тебя убить, где-то рядом, не достали здесь, станут ждать на станции, в поезде, в тоннеле под горой, на вокзале в Берне… Ничего, я уже вызвала кавалерию!
— Какую кавалерию? Ты о чем, Марг?
Губы впиваются в губы, сплетаются тела, исчезает комната, уходит в небытие весь мир, оставляя их наедине с негромко тикающими часами.
