Второе. Пауза – это пауза. Она ничего не отменяет, ничего не перечеркивает. Она не лишает надежды, и поэтому надо радоваться тому, что не случилось чего-то худшего, то есть окончательного разрыва отношений. Отсюда вывод – надо ждать и надеяться.
Третье. Просто невозможно дольше оставаться одному в номере, где совсем недавно они с Августой любили друг друга. Просто невозможно дольше оставаться в Питере. Пора уезжать. Отъезд означает, что Александр все понял, все принял и что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Сожалеть можно, унывать нельзя. Недаром же уныние считается смертным грехом. Так нечего сидеть на руинах своего счастья и упиваться горечью воспоминаний. Надо действовать…
Ради того, чтобы уехать домой поскорее, Александр был готов даже на такое несвойственное ему действие, как подкуп проводников. Но повезло (в чем-то же должно везти) – билеты в кассе были, причем на выбор. Сидячие места, плацкарт, купе, люкс… Александру даже ждать на вокзале не пришлось, он купил билет в люкс (чем меньше попутчиков, тем лучше) и сразу сел в поезд. Повезло и в том, что в купе ехал один, второе место оставалось незанятым до самой Москвы. Никто не мешал думать.
Думать в поездах и прочих видах транспорта хорошо. Сочетание мыслительной деятельности с одновременным перемещением в пространстве действует успокаивающе, даже если приходится думать о чем-то плохом. Движение – это жизнь, недаром древние римляне говорили «Via est vita»
[40]. Движение – это действие. Движение – это перемены. Движение прозрачно намекает на то, что все еще может измениться, что все еще непременно изменится… «Будет так, будет так, будет…» – повторяют колеса, и невольно хочется им верить, ведь всегда хочется верить в хорошее.
В поезде ситуация виделась уже не столь угнетающей. Александр некоторое время злился на себя. Сам же виноват, не углядел вовремя чего-то важного, недопонял, недосказал… Доказав себе самому, что сейчас он уже ничего изменить не может, все дело за Августой, ей решать, захочет она продолжать их отношения или нет, Александр заставил себя думать о приятном. Он думал о том, сколько радости внесла в его жизнь Августа, и чувство обиды, колючкой засевшее глубоко в душе, сменилось чувством признательности. Пусть сейчас в их отношениях пауза, все равно так, как случилось, лучше, чем если бы они никогда не встретились. Случившегося не изменить, случившегося не отнять, случившееся невозможно забыть, да и стоит ли забывать вообще что-либо, ведь, забывая, мы лишаемся частицы своего жизненного опыта. Наверное, забывать нельзя ничего, просто что-то стоит вспоминать пореже, а что-то почаще.
Вдруг захотелось написать Августе письмо. Внезапно вспыхнувшее желание было настолько сильным, что сопротивляться ему было невозможно. Но и нарушать предложенный Августой уговор тоже было нельзя. Предложенный? Как бы не так! Навязанный – вот самое правильное слово, но названия ничего не меняют. Немного поборовшись с собой, Александр разрешил себе писать Августе письма, но запретил их отправлять. Можно писать их, хранить, перечитывать, но не отправлять, ни в коем случае не отправлять! Возможно, что потом захочется рассказать ей об этих письмах. Возможно, что она захочет их прочесть. Возможно, что у Александра не будет шанса рассказать о письмах Августе. Вдруг они больше никогда не увидятся? Но если тебе хочется писать письма, то ведь ты делаешь это для себя самого, разве не так? Хочешь – так бери и пиши. Если Августа их не прочтет – так тому и быть. Может, еще на целую книжку наберется этих писем и когда-нибудь захочется их издать. У кого там были «Стансы к Августе»? «Старые» у Байрона, а новые – у Бродского. А у Берга будут «Письма к Августе». Поток личного сознательного и бессознательного…
– Какой же вы все-таки идиот, дорогой Александр Михайлович, – церемонно сказал самому себе Александр, доставая из сумки планшет.
Считать себя идиотом полезно – побуждает к совершенствованию. Вредно считать идиотами других, потому что ни к чему хорошему это не побуждает.
«Любимая! – вдохновенно отстучал Александр. – После нашего прощания (надеюсь, что не навсегда) прошло всего несколько часов, а я уже соскучился по тебе. В этот раз я даже не могу предположить, сколько продлится наша разлука, и оттого скучаю еще сильнее…»
К моменту прибытия поезда на Ленинградский вокзал писем было уже два – очень длинное первое и просто длинное второе. Писались письма легко, вдобавок сам процесс их написания помог еще раз, теперь уже совершенно спокойно, осмыслить случившееся и сделать кое-какие выводы. Да и успокаивало это занятие не хуже, чем каллиграфическое выписывание китайских иероглифов. Александру неожиданно стало понятно, почему многие люди (взять хотя бы Льва Толстого) так любили писать письма. Весьма полезное занятие.
На Московском вокзале в Петербурге в вагон сел грустный человек неопределенного возраста с тоской во взоре и печатью меланхолии на лице. На перрон Ленинградского вокзала в Москве спустился энергичный мужчина в самом расцвете сил с уверенным, решительным взглядом. Только самый внимательный наблюдатель смог бы заметить горькую складку в углу рта, но эта складка не портила общего впечатления, а, даже наоборот, придавала мужественности.
– Все будет так, как ты хочешь, – сказал непонятно кому мужчина и быстрым шагом пошел вперед, лавируя в людском потоке.
