«В «Макдоналдсе» на Пушкинской площади», – машинально перевел Александр, которому резали слух подобные жаргонизмы.
– Можно представить такого солидного дядю в бигмачной? Он там все ерзал на стуле и по сторонам оглядывался. Неуютно. А я ему этого неуюта добавила. Рассказала вкратце про свои отношения с родителями, про то, как они восприняли известие о моей необычности, и про суицидальные мысли, которые меня в ту пору посещали. Красочно так обрисовала, ярко. Дала понять, что непонимание близких в подобных случаях запросто может толкнуть на самоубийство. Природа против тебя, говорю, весь мир против тебя, да еще и родители тоже против. Иногда с этим становится не просто трудно, а прямо-таки невозможно бороться, хочется заснуть и не просыпаться. Он слушал, не перебивая, я сказала все, что собиралась сказать, а потом поинтересовалась – понимает ли он, каково его ребенку и как он будет жить, если вдруг его ребенок покончит с собой по его вине? Потом встала и ушла, а он остался сидеть с открытым ртом. В прямом смысле – челюсть у него отвисла от удивления. Ему что, никто никогда таких перспектив не обрисовывал? Неужели?
– Возможно, ты была очень убедительна, – предположил Александр.
– Да уж! – хмыкнула Ева. – Наверное. У меня та-а-кой душевный подъем был, что меня аж трясло. Правильно считается, что по-настоящему понять можно только то, что переживаешь сама. Меня как будто в прошлое окунули, как в черный омут. Я старалась говорить тихо, люди же кругом, но дело же не в громкости, а в убеждении… Он мне перезвонил через полтора часа, поблагодарил и сказал, что я во многом, наверное, права. Я обнаглела и сказала, что не наверное, а точно, и не во многом, а во всем. Но сам факт меня порадовал. Раз уж перезвонил, то, значит, пробрало. Меня так и подмывало похвастаться моим маленьким достижением, но я решила дождаться окончательного результата…
– Маленьким! – перебил Александр. – Не скромничай, скажи лучше «грандиозным». Это же такое дело! У меня просто камень с души свалился, а уж про Ингу и говорить нечего. Я твой должник.
– Совсем наоборот, потому что это не идет ни в какое сравнение с тем, что было сделано для меня, – скромно ответила Ева. – Но если кому-то захочется сделать мне приятное, то можно пригласить меня на ужин в какой-нибудь уютный ресторанчик…
– Принято к сведению с огромным удовольствием, – ответил Александр, заглядывая в настольный органайзер. – Можно даже сегодня вечером, если у тебя нет других планов.
– Других – нет! – с воодушевлением ответила Ева.
– Тогда я позвоню тебе в семь или чуть позже, и мы определимся. Кстати, а ты не подумывала о том, чтобы стать психологом?
– Честно говоря – нет, – не раздумывая, ответила Ева. – Я все колеблюсь, выбираю между дизайном и журналистикой. Дизайн, наверное, мне больше по душе. А почему вдруг психологом? Или это была шутка?
– Совсем нет, я серьезно спросил. Мне кажется, что задатки психолога у тебя есть. Ты могла бы, к примеру, заниматься проблемами транссексуалов и их родственников… – Александр подумал о том, что в клинике, специализирующейся на операциях по изменению пола, необходим такой специалист, не просто психолог широкого профиля, а именно такой, потому что уж больно специфичны эти проблемы. – Подумай на досуге.
– Подумаю, – пообещала Ева. – Нынче это модно – быть психологом. Но я никогда не примеряла на себя эту специальность.
– Уже примерила, – возразил Александр. – Когда общалась с Виктором Сергеевичем. Он, можно сказать, стал твоим крестным отцом…
– Крестным отцом мне бы хотелось считать совершенно другого человека, – многозначительно заметила Ева.
Кого именно, Александр уточнять не стал, и так было ясно, что Ева имела в виду его. Ева, конечно, преувеличивала, поскольку его участие в ее жизни было не таким уж и весомым, они-то и познакомились, можно сказать, совсем недавно. Но кое-что хорошее он для Евы сделал, и было очень приятно сознавать, что она об этом помнила. Делая что-то хорошее, делаешь это не ради благодарности, а для собственного удовольствия, но благодарность всегда приятна.
Ужин с Евой едва не пришлось отменять, потому что в половине седьмого к Александру явился Вадим Родионович. Александр, увидев его в дверях, машинально зажмурился на секунду, думая, что ему померещилось. Вадим Родионович заметил это и не без ехидства сказал:
– Вижу, что не ожидали, Александр Михайлович. Вижу, что удивлены. Понимаю. Здравствуйте, искренне рад вас видеть.
Вадиму Родионовичу повезло. Если бы в тот момент в кабинет не вошла Лариса, заведующая кадровым делопроизводством и архивом клиники, то Александр сделал бы вид, что в упор не видит протянутой для пожатия руки нехорошего человека. Да, при всей своей воспитанности, притворился бы, потому что имел на это право и не собирался демонстрировать ровным счетом никакого расположения. Вадим Родионович, кажется, не исключал подобной возможности. Он немного волновался, потому что уголок его левого глаза подергивался, а протянутая рука едва заметно дрожала. Но одно дело демонстрировать нерасположение человеку наедине, без свидетелей, и совсем другое – делать это на людях. В первом случае демонстрация нерасположения есть не более чем проявление чувств, показатель отношения. Во втором же, на глазах у посторонних, да еще и совершенно несведущих, игнорирование протянутой руки выглядит как хамство, попытка публичного унижения. Поэтому Александру пришлось подняться, пожать руку незваному гостю и пригласить присесть. Вадим Родионович использовал выданный судьбой шанс на все сто процентов. Пока Александр пробегал глазами принесенные ему на подпись документы (будь проклят тот, кто подписывает, не читая, говорил иногда босс), Вадим Родионович усердно восхищался клиникой «La belle He2le1ne» и ее расположением.
– Какое у вас славное место! – захлебывался он. – Чистые пруды. Сердце старой Москвы. Сразу чувствуется стиль, высший класс. Достойная клиника в достойном месте. Ключевое слово – достойная!..
«Вот только по отношению к тебе это ключевое слово применить нельзя», – недружелюбно подумал Александр, возвращая папку с подписанными бумагами Ларисе.
Лариса угадала в Вадиме Родионовиче не пациента, а коллегу Александра и взглядом поинтересовалась, не нужно ли чего – кофе, чаю или каких-нибудь конфет с печеньями. Помимо кадров и архива, Лариса (уже на общественных началах) заведовала «представительскими» запасами клиники. Лариса вела перманентную и беспощадную борьбу с лишним весом, которого, надо сказать, у нее было совсем немного, всего каких-то три-четыре килограмма, не больше. Ведя эту борьбу, она постоянно сетовала на то, что, имея под рукой «продовольственный склад», ей невозможно удержаться, чтобы не съесть с чаем лишнее печенье или конфету.
Александр отрицательно покачал головой – не надо нам, мол, ничего. Вадим Родионович заметил это покачивание, но истолковал его неверно.
– Вы на меня внимания не обращайте, Александр Михайлович. Заканчивайте свои дела, я подожду.
Александр не стал сообщать, с какой радостью он бы не обращал на Вадима Родионовича внимания. Как только Лариса вышла, тот прижал к груди обе растопыренные пятерни (портфель, лежавший у него на коленях, свалился на пол), заглянул Александру в глаза и проникновенно сказал, нет, не сказал, а взмолился:
