Ничего!
Подавленная, Фиона смотрела в окно. Может быть, через несколько дней, когда ей станет получше. Может быть, когда она отвыкнет от диазепама, что-то изменится. Потом психотерапия, только легкие препараты. Не будет больше панических атак, бессонницы, изнурительной усталости. В искусстве возраст не имеет значения. Ей вспомнилась Астрид Рёкен. Сколько ей сейчас лет? Пятьдесят? Она вовсе не кажется старой. Каждые два-три года она придумывает что-то новое, ищет новые материалы, новые темы. Никогда не останавливается.
– Давайте поговорим!
Фиона не слышала, как доктор Ллойд постучался. Или он вошел без стука?
– О чем?
– О чем вы хотите.
Она же сказала: никаких психотерапевтических сеансов, и он тогда согласился. Но побеседовать-то можно, спросил он тогда. Ну ладно, если без этого никак, пожалуйста!
– Пойдемте в мой кабинет. Там будет удобнее. Как вы чувствуете себя на новых таблетках?
Фиона пожала плечами, вымучила из себя улыбку:
– Я чувствую большую усталость.
– Это нормально для периода отвыкания от диазепама, пока организм не перестроится. Через день-другой все пройдет. Так пойдемте?
Она кивнула, соскочила с подоконника, на котором сидела, и пошла туда, куда он ее вел.
Заметка из газеты. Май 1984 года
Выдающийся немецкий пианист Фредерик Арним (35) поселился с начала месяца с невестой певицей-сопрано Гарриет Каррингтон-Ллойд (26) и двумя своими детьми в Лондоне. «Преподавательская должность в Моцартеуме заведомо предполагалась как нечто временное, это было ясно с самого начала, – сказал он. – Вдобавок мой сын со следующего года будет учиться в Аппингеме. Да и для дочки в Лондоне будет обеспечен несравненно более высокий уровень медицинского обслуживания. Условия в Германии и Австрии также не вполне удовлетворяли Гарриет», – сообщил он в объяснение этого шага.
20
Вначале у Седрика Дарни был такой вид, словно он стоит на грани нервного срыва. Но он быстро взял себя в руки. По крайней мере, так надеялся Бен.
– В самых общих словах: я провалил все дело. Что теперь?
Седрик покачал головой:
– Теперь? Теперь все следы, какие только могли быть, уничтожены. Мало ли что еще надо было скрыть этому человеку, это мы узнаем не скоро. То есть я хочу сказать: мы этого не узнаем, но, возможно, выяснит полиция. Только мне это в деле, касающемся моей дорогой мачехи, уже никак не поможет.
Маккерриган, расположившийся в гостиной на стуле, который дальше всего находился от Седрика, тактично кашлянул:
– Сейчас в суде идет процесс, в котором фигурирует женщина, подделавшая подпись своего бывшего мужа для того, чтобы получить доступ к эмбрионам, замороженным по их обоюдному решению в более счастливые дни, потому что тогда они хотели отложить рождение детей на потом. Муж подал иск, потому что не давал ей своего согласия и теперь не хочет выплачивать содержание. В зависимости от того, какое решение примет суд, в нашем случае можно будет…
– Не утруждайте себя, Маккерриган, – несколько натянуто сказал Седрик. – Нам и так придется дождаться вскрытия завещания. А с этим может быть большая задержка, поскольку швейцарская полиция еще не закончила расследование. Они даже посылали ко мне сотрудника, чтобы проверить мое алиби и снять у меня отпечатки пальцев.
Адвокат посмотрел на него круглыми глазами:
– Почему вы ничего не сказали мне?
– Потому что, во-первых, мне нечего скрывать. Я никогда не был в Швейцарии, и у меня есть алиби. Так зачем же мне было звать адвоката! Кроме того, я знал этих полицейских. Кроме того, – продолжал он, словно не замечая удивления на лицах Бена и Маккерригана, – вы тогда были заняты в Дареме, вызволяли Бена.
Бен опустил глаза:
– Я очень сожалею. Я хотел помочь Фионе. Я думал, одно другому не помешает.
– Этим вы подали Чандлер-Литтону сигнал тревоги. Он перепроверил, что вы собой представляете, и узнал, что есть такой журналист, который не только является вашим полным тезкой, но у которого все даты в биографии совпадают с вашими, а тут и Брэди понял, что его новый приятель подружился с ним только ради того, чтобы собрать нужную информацию. Неудивительно, что после откровенных разговоров за пивом и пиццей Брэди насторожился. Бен, то, на чем вы сломали себе шею, не раз губило лучших тайных агентов.
Бен смотрел на Седрика с недоумением. Он действительно не понимал, о чем речь.
– Женщина, – лаконично пояснил молодой человек. – Милейшая Фиона. Надеюсь, она того стоила. Что говорит об этом ваша подруга? – Седрик произнес все это с непривычной для него резкостью, но Бен не мог на него обижаться.
– Давно пора выяснить отношения, – пробормотал Бен.
– Теперь у вас для этого будет много свободного времени, – холодно прокомментировал Седрик.
Бен снова опустил взгляд:
– Пока еще нет. Сначала мне надо съездить в Берлин. – Подняв глаза, он спросил: – Полагаю, здесь во мне срочной надобности не будет?
Ответом был выразительный взгляд Седрика.
– Кстати, я не думаю, что все пропало. Я еще успею собрать компромат на Чандлер-Литтона. Никто не может уничтожить все улики. И он тоже.
Седрик промолчал, вид у него по-прежнему был сердитый. Не то чтобы Бен его боялся. Для этого Седрик был ему чересчур симпатичен. И Бен давно решил, что будет и впредь ему помогать, хочет того Седрик или нет. Во-первых, Бену хотелось исправить собственную оплошность, а во-вторых, он хорошо относился к Седрику. Перебирая в уме случившееся, он вдруг вспомнил слова, которые только что произнес Седрик.
– Может быть, вы еще познакомитесь с женщиной, из-за которой я сломал шею, – сказал Бен, выходя из комнаты. – Да, и передайте привет Изобель Хэпберн, когда снова ее увидите. Привет, который я должен был вам от нее передать, вероятно, до вас уже дошел.
Краем глаза Бен успел заметить самодовольную улыбочку на губах Маккерригана и залившееся краской лицо Седрика.
Лондон. Июль 1989 года
Снова повидаться с детьми было настоящим удовольствием. Фредерик мог бы вылететь из Парижа прямо в Рим, раньше он так и сделал бы, но теперь все изменилось, причем уже давно. Он пользовался любой возможностью, чтобы побыть в Лондоне с женой Гарриет и с Флисс. Гарриет трогательно заботилась о малышке, а когда уезжала, вместо нее оставалась Салли, добрая старая Салли! А тут и Фредерик-младший приехал на несколько дней из Оксфорда. Фредерик, правда, считал, что медицина требует полной самоотдачи, но и отдохнуть когда-то все же нужно. Мальчик уже закончил первый курс. В Оксфорд его приняли без проблем.
Фредерик гордился сыном. Он был умен и благодаря частной школе приобрел известный апломб, необходимый, чтобы преуспевать в жизни. Просто молодец мальчик! Дочерью он тоже гордился. Она знала Моцарта и Бетховена вдоль и поперек, мало какая девочка ее возраста могла бы с ней в этом потягаться. Она целыми днями слушала музыку и делала это с таким удовольствием! Он готов был прослезиться, глядя на то, как поглощена она музыкой, когда, сидя перед стереопроигрывателем, слушала что-нибудь с закрытыми глазами и тихонько подпевала. На одиннадцатый день рождения он подарил ей CD-проигрыватель, о котором она мечтала. Когда Фредерик бывал дома, они иногда вдвоем слушали какую-нибудь запись, которую Флисс особенно любила. Раньше это были пластинки, теперь – CD. Маленькие серебристые диски нравились его дочке гораздо больше. За пластинками надо внимательно следить, говорила она, и вовремя переворачивать, чтобы послушать продолжение. Иногда к ним подсаживалась Гарриет, но всегда ненадолго, так как знала, что это особые минуты отцовской и дочерней близости.
