– Я еще не вскрывал конверт… Ты как? Готова?
Фиона кивнула. Он разорвал белый конверт формата А4:
– Это сравнительное исследование твоего образца и образца Эндрю Чандлер-Литтона. Он не твой отец.
Хорошая новость? Плохая новость? Бен не имел представления, что это значит для Фионы. Она просто сидела и ничего не говорила.
– Я еще заказал сравнительный анализ тебя и Патрисии.
Он достал из конверта второй лист и прочел результат. На этот раз он и сам был ошеломлен:
– Вы тоже не родственницы.
Стон Фионы пронзил его до мозга костей. Патрисия обняла ее за плечи.
– Давайте подумаем, что это значит, – сказала она. – Когда мы подумали, что, может быть, твой отец Чандлер-Литтон, мы всего лишь допускали это как предположение, а вовсе не считали, что это обязательно так и есть. Правда?
Фиона ничего не сказала, поэтому за нее ответил Бен:
– Я показал ему альбом с фотографиями вашей сестры. Вернее, я сделал вид, что взял его с собой случайно, а он захотел посмотреть. У меня сложилось впечатление, что он ее узнал. Но он называл ее Тори. Поэтому я попросил дать ваш образец. Для надежности.
– Значит, это был пустой номер, – вздохнула Патрисия. – Но Виктория в детстве всегда называла себя Тори. У них в классе была еще одна Виктория, которую звали Вики, и она ни за что не хотела, чтобы ее с ней путали. Она всегда…
– Эй! – прервала ее Фиона. – Сейчас речь обо мне. Сперва оказывается, что у меня отец – не отец и никто не знает, кто это на самом деле, а теперь выясняется, что у меня нет и матери. Да есть ли у меня вообще на этом свете какая-нибудь родня?
Она яростно опрокинула кухонный стол и умчалась в свою комнату.
Патрисия и Бен в испуге вскочили, глядя ей вслед.
– Не надо ее сейчас трогать, – сказала Патрисия. – Подождем несколько минут.
Бен помог ей навести порядок в кухне.
– Фиона, – позвал он тихо, войдя в ее комнату.
Фиона лежала вниз животом на кровати, устремив взгляд на экран ноутбука, и бесцельно нажимала кнопки на страничке модного дизайнера. От слез у нее потекла тушь, оставляя на лице черные следы. В каком-то смысле это было даже красиво, по-своему сексуально.
«Тоже мне, нашел подходящий момент, чтобы думать о сексе!» – одернул себя Бен.
– Фиона, я ничего не понимаю. Но мы выясним что-то, только если попытаемся восстановить те, как ты их называешь, пропавшие годы.
– Это не я, а Роджер их так называет! – Она швырнула в него подушку.
– Я могу и уйти, – спокойно сказал Бен.
Фиона уткнулась лицом в одеяло:
– Сейчас у меня нет сил. Слишком много на меня сразу навалилось. Оставь меня!
Бен тихо затворил дверь и вернулся на кухню.
– Она что-то приняла, да? – спросила Патрисия.
– Наверное.
– По крайней мере, она немножко успокоится, и с ней можно будет разговаривать.
– Вы уверены, что рассказали мне все, что знаете об Эндрю Чандлер-Литтоне?
– Эндрю…
Казалось, это имя что-то в ней всколыхнуло.
– После того как она увела у меня Роджера, мы с ней почти не общались. Но с нашими родителями она поддерживала отношения, они тогда еще были живы. Когда они расстались с Роджером, она до того, как исчезнуть из нашей жизни, часто упоминала о каком-то Энди. Так я слышала от родителей. С Энди она советовалась относительно своих планов устроиться за границей. А что за человек этот Эндрю Чандлер-Литтон?
Бен сообщил в виде краткого резюме: получил медицинское образование в Лондоне. Защитил диссертацию в Манчестере, затем несколько лет работал в клинике в Олдеме. В середине семидесятых перешел на службу в вооруженные силы. Некоторое время работал в Берлине. В 1980-м вернулся в Англию. Переменил работу практикующего врача на исследовательскую. Если точнее, занялся исследованиями в области стволовых клеток. Поднялся до начальника лаборатории в окрестностях Кембриджа, впоследствии эта лаборатория была поглощена концерном «ИмВак». Там неуклонный подъем по карьерной лестнице.
Бен прикинул, стоит ли рассказывать ей о подозрениях Седрика, что Чандлер-Литтон устроил там тайную лабораторию по исследованию искусственно выращенных эмбрионов для установления наличия у них заказанной родителями наследственной информации.
«Кому-то же я должен доверять, – подумал Бен. – И кто знает, может быть, одно дело позволит мне продвинуться в другом».
– Неужели Чандлер-Литтон занимается такими вещами? – недоверчиво спросила Патрисия. – Но почему?
– Потому что у него есть могущественные в финансовом отношении друзья, имеющие вполне определенные представления о том, каким должно быть их потомство. Это чрезвычайно прибыльный побочный заработок. Дизайнерские младенцы на заказ. Папины голубые глаза, бабушкины рыжие волосы. Технически это давно уже стало возможно. Чандлер-Литтон просто обеспечивает услугу, которая пользуется спросом на рынке.
Они не заметили, как на кухню снова пришла Фиона. Бен вздрогнул, когда услышал ее голос.
– Может быть, и я такой дизайнерский младенец? – Сейчас она была гораздо спокойнее, чем раньше. – Я – дизайнерский младенец, который, к сожалению, оказался не таким, каким его хотели видеть родители. Какие еще у моей матери могли быть причины покончить с собой?
Патрисия энергично помотала головой:
– Когда ты родилась, ничего такого еще не было и в помине.
– Ошибаетесь, – сказал Бен. – Первый младенец, зачатый в пробирке, появился на свет в июле тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Методика была разработана в Великобритании гинекологом Патриком Степто и биологом Робертом Эдвардсом. Степто возглавлял клинику репродуктивной медицины в Олдеме. Как раз в это время в той же клинике работал Чандлер-Литтон.
– А за четыре месяца до рождения первого искусственного младенца Чандлер-Литтон уже держит в руках другого младенца, родившегося в результате искусственного оплодотворения в пробирке? И чтобы об этом успехе никто не узнал?
Фиона побледнела, и Бен, осторожно проведя пальцем по ее руке, почувствовал, что она холодная как лед.
– Это более чем сомнительно, хотя и возможно, – сказал он. Фиона не шелохнулась. – Но это никак не объясняет, почему яйцеклетка и сперматозоид не принадлежали тем людям, которые затем удочерили Фиону.
– Опасение за свою дурную наследственность, – с большой убежденностью заявила Патрисия. – Моя сестра боялась, что ее будущий ребенок будет таким же, как наш брат Филип. Как врач, она, конечно, знала, что трисомия двадцать один не передается по наследству, а представляет собой генетический сбой, обусловленный нерасхождением хромосом. Однако оставались сомнения. Она всегда говорила: «Ну что мы знаем о наших генах? На самом деле мы знаем слишком мало».
