Казалось, она обрадовалась вниманию. Рассказала об отце, который ей был вовсе не отец. О том, что ее мать на какой-то период исчезла и где-то отсутствовала и в ее жизни было что-то вроде слепого пятна. Она не знала своих корней и, может быть, никогда не узнает, кто был ее отцом, потому что мать унесла эту тайну с собой в могилу. Она сердито поведала, как тетушка открыла ей, что ее мать покончила с собой. Это была не авария, а самоубийство.
Так длилось до половины третьего ночи, когда Бен с Фионой остались одни в пустом помещении для допросов. Она с ногами сидела на стуле, обхватив руками коленки и устремив неподвижный взгляд в пространство, а Бен время от времени тщетно совал ей под нос раздобытую для нее баночку колы, к которой она так и не притронулась. Видя по ее выражению, что она не хочет прильнуть к его груди, он не обнимал ее, а только поминутно принимался похлопывать по плечу, бормоча такие содержательные фразы, как «все наладится» или «держись, ты же у нас молодец».
Изобель Хэпберн вышла из комнаты, чтобы, как она выразилась, подвести под услышанное какую-то реальную основу, а вернувшись, кивнула Фионе и сказала:
– Я позвонила в соответствующее отделение полиции. К счастью, тогда уже существовали компьютеры, в которые заносились такого рода сведения, поэтому сейчас удалось так быстро навести справки. Тетушка была права: дело Виктории Хейворд числится как самоубийство.
Фиона благодарно кивнула.
– Думаю, вам действительно лучше пойти сейчас домой и поспать. Разговор мы продолжим завтра, когда вы будете лучше себя чувствовать.
Фиона не шелохнулась.
– Мисс Хейворд? – Хэпберн нагнулась к ней. – С вами все в порядке?
Бен осторожно потряс ее за плечо.
Наконец она произнесла:
– Если по компьютеру все получается так быстро… Не могли бы вы заодно узнать для меня, с кем в то время была моя мать?
Хэпберн медленно обогнула стол и подошла к ее стулу:
– Что вы имеете в виду?
– Проблема в браке с Роджером Хейвордом заключалась в том, что у него не могло быть детей. И еще – хотя это уже менее значительная проблема – в том, что Роджер хотел и даже вынужден был оставаться в Великобритании, так как за границей ему было бы труднее найти работу. Так он говорил. Все это я узнала от Патрисии. Моя мать все время твердила ему, чтобы он попробовал устроиться учителем в какой-нибудь школе для военных за границей, где британские военные занимаются подготовкой к сдаче экзаменов за среднюю школу. Или в школе для детей военнослужащих. Но он не хотел. Она так часто вела об этом разговор и имела уже такое конкретное представление о том, как это все будет, что, конечно, и для себя выяснила, как ей устроиться врачом. Поэтому Патрисия думает, что в пропавшие годы, как Роджер называет то время, когда я появилась на свет, – «пропавшие годы», это вообще просто супер! – что в то время она была за границей. На военной службе. Можно это установить?
Хэпберн улыбнулась:
– В этом случае обращаться к нам, полицейским, было бы не по адресу.
Фиона словно не расслышала этих слов:
– Патрисия сказала мне, что мама часто с восторгом говорила о Берлине. И я родилась в Берлине, так записано в моей метрике.
– Это та самая метрика, в которой Роджер Хейворд записан как ваш отец? – спросила сержант Хэпберн.
Скорее всего, вопрос был задан без всякой задней мысли, но Фиона стиснула кулаки. Бен почувствовал, что это стоило ей нескольких секунд крайнего напряжения. Он хотел дотронуться до нее, чтобы успокоить. Но инстинкт подсказал ему, что лучше этого не делать.
Взяв себя в руки, Фиона произнесла твердым голосом:
– Патрисия даже знала одну фамилию, правда без имени. Она сказала: Чандлер-Литтон. Она запомнила эту фамилию. Потому что впоследствии человек с такой же фамилией стал главой большого фармацевтического концерна.
– Эндрю Чандлер-Литтон? – вмешался Бен.
Она внимательно посмотрела на него:
– А что?
– Я на него работаю, – брякнул Бен.
– Вот это да! – Глаза Фионы расширились. – И кем же?
– Э-э, гм… Водителем. Временно, пока не устроюсь снова в какую-нибудь газету, – промямлил он.
Она вцепилась в его запястье:
– Ты можешь его спросить? Можешь спросить его про мою мать? Гарнер. Ее девичья фамилия была Гарнер. Но может быть, она называла себя Хейворд. Я дам тебе ее фотографии, ладно? Пойдем ко мне домой, у меня там целый альбом со старыми фотографиями. От Патрисии.
Соображая, как ему выкрутиться из этого положения, он ощущал на себе сверлящий взгляд сержанта Хэпберн.
– Так, значит, водителем? – переспросила она.
– Э-э… Да… – протяжно произнес он.
– А рекомендация?
– Седрика Дарни.
Изобель Хэпберн вздернула брови.
– Кланяйтесь от меня Седрику, – сказала она, окончательно превращаясь в сфинкса.
– Вы знакомы?.. – начал он, но тут же оборвал фразу.
Это была самая удивительная ночь в его жизни. Откуда эта представительница полиции знает Седрика? Возможно, это не связано с ее службой? Бен откашлялся:
– С удовольствием передам. Он очень милый человек… В душе, – добавил он, проклиная себя за выбор выражений.
– О’кей, – вмешалась Фиона. – Если вы оба наговорились о том, кому и как кланяться, не могли бы мы все-таки вернуться к разговору о Чандлер-Литтоне?
Хэпберн встала из-за стола:
– Идите-ка вы домой! Нам всем нужно поспать. А это дело меня не касается. – Она направилась к двери. – Берегите себя и будьте внимательны.
С этими словами она вышла, но дверь оставила приоткрытой.
– Она это мне или тебе? – ершисто спросила Фиона.
– Нам обоим, – сказал Бен.
14
Бен еле успел вовремя подать машину к дому Чандлер-Литтона. Босс «ИмВака» с неизменным портфелем уже выходил пружинистой походкой из дома, он коротко обернулся на ходу, чтобы помахать кому-то (вероятно, жене, которую Бен так ни разу и не видел и которая в понедельник обыкновенно уже была у себя на работе в Лондоне, – обыкновенно, но не всегда), и ловко забрался на заднее сиденье. Бен закрыл дверцу и плюхнулся на водительское место. У него было ощущение, как будто он движется в ватном облаке. В пятнадцать лет проводить ночи без сна было для него не проблемой. В двадцать пять тоже. А вот в тридцать пять стало уже потрудней. Бен где-то читал, что неотвратимый процесс старения начинается в двадцать пять лет. Этим, наверно, дело и объясняется.
Накачавшись кофе с сахаром, он кое-как выдержал поездку от Эдинбурга до Изингтона. Еле-еле выкроилось полчасика, чтобы поспать. Вздремнув, он почувствовал себя чуточку лучше, этого должно было хватить, чтобы продержаться хотя бы следующий час. Всю дорогу до «ИмВака» Чандлер-Литтон непрерывно шелестел бумагами и приглушенно наговаривал что-то на диктофон; по счастью, он ни разу не обратился к Бену, которому приходилось напрягать все силы, чтобы внимательно следить за дорогой. Высадив финансового директора и отведя машину в гараж, он опустился на диван в комнате за швейцарской и заснул. После обеденного перерыва его разбудил охранник Брэди.
