Он взял такси и сказал, что ему нужно на Гинденбургдамм. В больнице расспросил, как найти врача, который ему звонил. Фредерик встретился с психиатром, который сообщил ему, что Карла набросилась на лечащего врача с кулаками. Что в связи с этим прокуратура завела против нее дело о нанесении телесных повреждений.
И что его жена отказывается признавать свою шестимесячную дочь.
Врач отвел его к жене. Она находилась в отдельной палате. Сидя в кровати, Карла просматривала каталог выставки. Она работала. Как мог у нее быть нервный кризис, раз она снова за работой?
Увидев его, она отложила каталог, вскочила с кровати и бросилась к нему в объятия. Он крепко обнял ее. От нее пахло как-то непривычно. Наверное, поменяла шампунь. Психиатр присутствовал при их встрече в палате, стоял скрестив руки и с непроницаемым лицом слушал, как она рассказывала Фредерику, что Фелисита – это не Фелисита. Что детей наверняка перепутали. Она говорила спокойным, твердым голосом и казалась такой же рассудительной и нормальной, как всегда. Или почти такой же.
В ее голосе звучал подавленный страх. Такой интонации он у нее еще никогда не слышал.
Фелисита попала к другой женщине, говорила Карла. Та, другая женщина, конечно же, поймет это и вернет ее, правда?
Фредерик взглянул на психиатра. Тот даже бровью не повел.
Потом он показал Фредерику Фелиситу. Фредерик пообещал Карле, что внимательно к ней присмотрится, и выполнил обещание. При нем была фотография, на которой Фелисита была снята в двухнедельном возрасте. С тех пор он дочку не видел. Фредерик передал фотографию психиатру, чтобы тот тоже внимательно на нее посмотрел. Передал фотографию сестре, которая всматривалась в нее еще внимательнее, после чего все трое пришли к единодушному мнению, что шестимесячный ребенок, лежащий перед ними в кроватке, – это и есть не кто иной, как Фелисита. Все совпадало, а ленточка на ручке подтверждала правильность такого вывода. Фредерик стал присматриваться, не найдется ли фамильного сходства, и определенно различил какие-то черточки, напоминавшие его мать, вдобавок это было милое, очаровательное дитя, и он так и сказал Карле. Тогда она вышла из себя и начала на него орать. Впервые за все время их совместной жизни она на него орала. Она даже бросилась к нему, размахивая кулаками, и ему не оставалось ничего другого, как только повернуться и выйти из комнаты от страха, что она начнет драться.
Выйдя в коридор, он стал растирать свои запястья. Сперва бессознательно, потом обратил на это внимание, вероятно потому, что психиатр, присоединившийся к нему через несколько минут, внимательно за ним наблюдал.
– Это не невроз навязчивого действия, – наполовину шутливо сказал ему Фредерик.
Но психиатр знал, кто он такой, и поинтересовался, все ли у него в порядке с суставами. Очевидно, он знал намного больше, знал о болях, которые его преследовали шесть лет тому назад и которых по сей день так и не смог объяснить ни один врач, поскольку артрит и ревматизм врачи же исключили на основании проведенного обследования. А между тем боли никак не проходили и стихли только через двенадцать недель. И вот сейчас он ощупывал свои запястья и прислушивался к себе, не вернется ли старая боль. Нет, как будто бы все в порядке. Во всяком случае, у него. Он стал спрашивать, что происходит с женой, и психиатр начал что-то объяснять про постнатальную депрессию. Это, дескать, очень распространенное явление, у него много таких пациенток, и он знает, что с этим делать.
Однако доктор захотел побеседовать с Фредериком, чтобы задать ему несколько вопросов. Они направились в кабинет, расположенный в конце коридора. Это была большая светлая комната, перед нею имелась приемная с модно одетой и по моде причесанной секретаршей. Психиатр задавал простые вопросы: была ли Фелисита желанным ребенком и не мечтали ли они больше о мальчике. Он также задавал вопросы, не переживала ли Карла психических травм на сексуальной почве, не замечал ли Фредерик указывающих на это признаков. Фредерик совершенно не понимал, к чему тот клонит, его гораздо больше занимал вопрос, когда жена вернется домой и как ему быть с детьми, пока она не выйдет из больницы. Он сказал психиатру, что без Карлы он просто пропал, что она нужна дома, как можно скорей, и она сама это знает. Что он не имеет никакого понятия, почему вдруг у нее ни с того ни с сего случился нервный срыв, она же знает, что все ее любят и не могут без нее обходиться, и раньше она никогда их не подводила.
Тогда психиатр сказал, что в этом-то, возможно, и кроется причина, почему она попала к нему на отделение. Всему бывает предел. Быть может, она вдруг просто почувствовала, насколько легче жить, освободившись от детей. Когда твое время принадлежит только тебе. Недаром она, чтобы не заразить Фелиситу, целую неделю пробыла в карантине из-за опоясывающего лишая. Сына отправили к родителям Фредерика в Западную Германию, и Карла наконец-то могла побыть одна.
Женщина, которая лежала с Карлой в одной палате до того, как все это случилось, говорит, что Карла охотно говорила о своей работе. Может быть, она соскучилась по привычному делу?
Фредерик покачал головой: Карла давно уже вернулась к работе. После рождения Фредерика-младшего они взяли к нему няню, возьмут и на этот раз. Карла знала, что другие мамаши косо на нее смотрят и за спиной называют кукушкой, но всегда говорила: «Если бы у нас жила бабушка, это, значит, было бы правильно, а если я наняла платную няню, которая лучше всякой бабушки ухаживает за ребенком, потому что молода и обладает профессиональной подготовкой и вообще любит детей, это почему-то считается нехорошо?»
Он рассказал психиатру о своей замечательной Карле, которая со всеми делами справлялась шутя, никогда не жалуясь на усталость, всегда моментально находила правильное решение не только для себя, но и для всех, кто ей дорог. У такой женщины не бывает никаких нервных срывов и депрессий.
Но психиатр на это только печально качал головой. С гормонами-де шутки плохи, на них не очень-то повлияешь, тут уж требуется помощь, и мы поможем вашей жене. Мы идем в ногу со временем. Что оставалось Фредерику? Он только кивал, а сам соображал, где у Карлы записан телефон няни. Со дня на день от дедушки с бабушкой из Франкфурта-на-Майне приедет сын, да и Фелисита не может вечно оставаться в больнице.
Перед уходом он еще раз попросился взглянуть на Фелиситу. Снова сравнивал ее личико с фотографией, которую сделал больше пяти месяцев назад, и прислушивался к себе. Так ничего и не услышав, он решил, что, значит, никаких диссонансов нет. Разумеется, это хороший знак. Тогда он нагнулся к младенцу и осторожно погладил по головке.
– Моя дочка, – произнес он тихонько. – Моя доченька. В следующий раз я просто увезу тебя с собой.
2
– Никакой ошибки! Ваша подруга просила меня вам позвонить.
