Сестра с ребенком на руках присоединилась к обходу. Дитя успокоилось. Сестра поглаживала его по спинке, не спуская с Карлы испуганных, округлившихся глаз.
– Вы тут чего-то напортачили, а теперь решили подсунуть мне чужого ребенка? Ведь так?
– Прошу вас, – начал врач и на этот раз взял ее за плечо. – Сделаю-ка я вам лучше укольчик, в процедурной мы все обсудим. Договорились?
Карла пристально смотрела на него. Взглянув еще раз на ребенка, которого сестра укладывала в кроватку, она снова перевела взгляд на врача.
– Вы хотите, чтобы я присмирела? – спросила она тихим голосом. – И уколы, которые мне делали в последние дни, тоже были для того, чтобы я вела себя тихо?
Он замахал на нее руками и отрицательно помотал головой:
– Вы все совершенно превратно поняли. Мы хотели…
– Вы похитили моего ребенка! – крикнула Карла. – Или что-то случилось с Фелиситой? Может быть, она умерла, а вы это от меня скрываете? Что вы сделали? – По ее лицу струились слезы.
– Пойдемте же отсюда в процедурную.
Врач покрепче ухватил ее за плечо, силком вывел из помещения, торопливо запер за собой дверь.
– И прекратите наконец этот крик. Подумайте о детях.
Она стряхнула его руку:
– Я думаю о своем ребенке! Вы отняли у меня моего ребенка!
Не помня себя, она набросилась на врача с кулаками, как слепая, продолжала молотить руками и ногами и никак не могла остановиться. Он закрывался от побоев руками. Ему некуда было бежать, она загнала его в угол между кабинкой для переодевания и смотровым креслом. Один раз она угодила ему кулаком в нос, потом в зубы, показалась кровь. Так продолжалось, пока кто-то не схватил ее сзади и не оттащил от него. Откуда ни возьмись рядом возник второй, отбиться от двоих у нее не было ни малейшего шанса. Карла закричала, требуя вернуть дочь, увидела лежащего на полу врача с окровавленным лицом, склонившуюся над ним сестру, которая с ужасом на нее обернулась. Затем ощутила впивающуюся в тело иглу, почувствовала, как вся вдруг обмякла, перед глазами все подернулось туманом, и голос перестал ее слушаться – на нее накатила такая усталость, что она не могла говорить даже шепотом. И тут все погрузилось в мягкую, беззвучную тьму.
1
На самом деле все выдумки про кровь – сплошные враки. В смысле, сколько бы ты там ни хлопалась в обморок при виде чужой крови, на свою собственную можешь смотреть хоть целый день – и никаких проблем.
Важно только понять, что кровь – твоя собственная.
Фиона сначала вообще не поняла, что это кровь. Она приняла ее за чернила, потому что эта темная жидкость никак не смешивалась с водой, а напоминала густой темный сигаретный дым, который медленно расходится в слишком тесном пространстве. Совсем как чернила в воде. Она чуть было снова не заснула. Потом как-то сообразила, что сроду никогда не спала в ванне, доверху наполненной водой, и уж тем более в нижнем белье. И при чем здесь чернила? Наверное, кто-то решил так позабавиться, а ее не предупредили, в чем тут шутка.
Она поморгала, пока в глазах не прояснилось. Сверху на воде плавали розовые лепестки, по краям ванны горели столовые свечи. На кухне мурлыкало радио – романтическая поп-музыка. «Не моя станция, а ванна – моя». Она ощутила, как по мокрым рукам течет что-то теплое – теплее, чем вода в ванне. Запястья зудели. Она хотела почесать, но увидела, что из ее предплечий вытекает кровь. Не почувствовав ни боли, ни приступа паники, она подумала: «О’кей, похоже, я была в отключке, но, пожалуй, неплохо бы вызвать „скорую“». Тут в мозгах что-то щелкнуло, и ее сразу вырвало, она еле успела перегнуться через край ванны.
Потому что она вообще не переносила вида крови. А уж своей и тем более.
До телефона она кое-как дотащилась, хотя дважды падала по дороге, закапав кровью весь пол от ванной до прихожей и кухни, а там ее наконец осенило, что надо бы перевязать запястья. Фиона подобрала с пола два посудных полотенца, которые валялись уже не первый день, наброшенные на лужу, оставшуюся от пролитой литровой бутылки колы. Повязка, похоже, ничего не дала, потому что у нее не хватило сил затянуть узел потуже. Сидя на полу, Фиона набрала номер службы спасения. Хотя она так и не сумела толком объяснить любезной даме на другом конце провода, что у нее случилось, потому что еле ворочала языком, а тут еще и отвлеклась, почувствовав во рту какой-то странный вкус, но, к счастью, все же сумела назвать свою фамилию и адрес. А может быть, она и ничего не сказала, а в службе спасения уже без нее выяснили, откуда был звонок.
В ожидании «скорой помощи» Фиона стала искать в приемнике другую радиостанцию. Потом глаза у нее сомкнулись, и, чтобы не заснуть, она начала подпевать песне, которую передавали по радио.
«Falling about… You took a left off Last Laugh Lane…»
[2]
Не прошло и десяти минут, как распахнулась выбитая кем-то входная дверь и какие-то люди ворвались к ней в кухню. И тут она решила, что теперь не грех и поспать.
Нью-Йорк, Берлин. Сентябрь 1978 года
Ему сообщили об этом в студии звукозаписи только после того, как он благополучно отыграл каденцию третьей части. Возможно, так вышло по случайному совпадению и известие подоспело точно в этот момент. Как бы там ни было, он был рад, что не услышал его раньше. Очень уж долго он работал над этой каденцией, чтобы она прозвучала не так, как у Вильгельма Кемпфа, и в то же время не слишком напоминала Бренделя. И уж тем более Бухбиндера
[3]. Ох уж этот Бухбиндер! Куда бы ни приехал Фредерик, Бухбиндер везде успевал побывать до него! А между тем он всего на несколько лет старше Фредерика. И уже обскакал его, выпустив полное собрание записей Гайдна. Этот Бухбиндер… В сущности, он играет так банально, что прямо тошно слушать. Но билеты на его концерты идут нарасхват.
Фредерик спрашивал себя, не лучше ли отойти от классиков. Или от больших концертных залов, спрятаться в тень, самому сочинять музыку. Может быть, камерную… На какое-то время перестать быть в центре внимания…
