Начинается медленная песня – «Текила-санрайз» группы «Иглз». Кертис, ничего не говоря, просто раскрывает руки. Я подхожу ближе, он спокойно и уверенно обнимает меня, мы прижимаемся друг к другу.
– Расслабься, – говорит он мне на ухо.
По телу пробегает дрожь. Я закрываю глаза, чтобы не видеть ничьих взглядов и не слышать перешептывания. Напряжение постепенно уходит. Прислоняюсь щекой к груди Кертиса и целых четыре с половиной минуты, пока звучит песня, чувствую себя Золушкой на балу. Я знаю, что через несколько дней все изменится. Лед, сковывающий пролив, исчезнет, как хрустальная туфелька, и принцесса вернется в пустую городскую квартиру. К поискам, которые не приносят никаких результатов, и деловым обязательствам, которые нужно исполнить, пока не пробьют часы… Принцессе снова придется изо всех сил удерживать то, что важно, и не будет даже свободной секунды, чтобы вспомнить, как хорошо и спокойно ей было в руках Кертиса.
Когда музыка ненадолго стихает, у меня звенит в ушах. Кертис обнимает меня за талию и, наклонившись, говорит:
– Давай уйдем отсюда.
Сердце начинает биться чаще. Мне кажется, я знаю, что означает эта фраза, но вдруг я ошибаюсь?
– Подожди, – говорю я и иду искать Кейт.
Она болтает с приятельницами, которые представляют собой довольно пеструю группу: разные возрасты, разные стили одежды, разные фигуры. А в Нью-Йорке женщины делятся всего на три группы: худые, тощие и анорексички. Отвожу сестру в сторону:
– Можно тебя на минуту? Кертис предлагает мне уйти. Что бы это могло значить?
Кейт задумчиво барабанит подушечкой пальца по губам:
– Гм… Дай подумать… Может быть, он приглашает тебя на тихую прогулку. – Она улыбается. – А может, хочет заняться с тобой безудержным сексом.
– О господи! Что же мне делать?!
– Похоже, кто-то сегодня покувыркается!
Резко обернувшись, я вижу улыбающуюся Кейси Левинс и ее татуированную подругу. Обе прыскают со смеху. Они меня слышали. Так надо сказать этим сплетницам, что ни с кем я кувыркаться не собираюсь! Показав им средний палец, Кейт берет меня за плечи и поворачивает к выходу:
– У тебя инструкции – ты помнишь? Ты должна разрядиться.
– Кейт, я не могу. У меня восемь лет этого не было.
Ее глаза становятся похожими на пятидесятицентовые монеты.
– Восемь долбаных лет?
Качаю головой:
– Как раз недолбаных.
Кейт хохочет:
– Пора с этим завязывать, сестричка. Вернее, развязывать.
Я возвращаюсь к Кертису. Он улыбается:
– Готова?
Он, конечно, милый. Но, какие бы советы ни давала мне Кейт, я должна быть верна себе. Набрав в легкие побольше воздуха, я отпускаю все, что меня беспокоило:
– Хочу, чтобы ты заранее знал: я не лучший риелтор на Манхэттене, у меня нет друзей, я паршивая мать. Я не умею танцевать групповое кантри. И тебе не перепадет. – Сдув челку со лба, я прибавляю: – Ну вот. Я тебя честно предупредила.
Кертис протягивает руку и поправляет мне волосы:
– Насчет группового кантри уверена?
Я невольно улыбаюсь.
– Рики Францель, ты всегда была потрясной и осталась такой.
– Спасибо. Ты тоже ничего, Кертис Пенфилд. Жаль, что я тебя недооценивала.
Он берет меня за руки и переплетает свои пальцы с моими. По мне пробегает электрическая искорка.
– Если не хочешь уходить, давай останемся. Просто я всю неделю ждал, когда представится возможность с тобой пообщаться. Сейчас мне наконец-то удалось привлечь твое внимание, но в этом шуме я тебя почти не слышу. Может, пойдем прогуляемся? – Поймав мой недоверчивый взгляд, Кертис улыбается и поднимает руки. – Только прогуляемся и все. Приставать не буду – обещаю.
Облегченно вздыхаю, чувствуя себя дурой.
– Ладно. Можешь проводить меня до дома.
Положив руку мне на спину, он ведет меня сквозь толпу. Женщины, особенно Кейси Левинс и ее подруга с татуировкой, странно на меня смотрят. Не знаю, как понимать выражение их лиц. Остановившись возле бара, Кертис наклоняется к молоденькой барменше, накачанной силиконом.
– Готов расплатиться, красавчик? – спрашивает она.
Достаю из сумочки телефон, чтобы не слушать их болтовню. Мне действительно неинтересно. Пускай себе флиртует, с кем хочет. Что касается меня, то я уже обозначила рамки.
Нахожу сообщение от Тома Барретта, и сердце чуть не выпрыгивает из груди. Быстро открываю, надеясь узнать что-нибудь новое об Энни. Буквы кажутся размытыми – то ли из-за слабого освещения, то ли из-за выпитого мной спиртного. Пробежав глазами первые две строки, решаю, что профессор просто хочет поддержать знакомство, а новостей нет. Откладываю чтение письма для другого момента, когда не буду занята «разрядкой».
Кертис держит в правой руке две стопки с жидкостью янтарного цвета и одну протягивает мне:
– Бери.
Смотрю на рюмку в замешательстве. Меньше всего я бы сейчас хотела увеличивать содержание алкоголя в крови. Но веселиться так веселиться. Беру рюмку, чокаюсь с ним и, сказав: «Будь здоров!» – выпиваю.
Огненная жидкость обжигает мне горло и спускается ниже. Сдержав дрожь, я со стуком опускаю рюмку на барную стойку. Мужчина, сидящий через два стула от меня, подается ко мне. К своему удивлению, я узнаю старого мистера Перри, который работал в нашей школе уборщиком.
– Уже уходишь? – спрашивает он с улыбкой на багровом лице. – Чего так рано?
У меня кровь приливает к голове. Старик надо мной смеется. Думает, что я ухожу с Кертисом, чтобы «кувыркаться».
– Здравствуйте, мистер Перри, – слабым голосом отвечаю я.
– Эти девки про вас спорили, – говорит он, тряся морщинистым пальцем. – Я против поставил.
Понятия не имею, о чем старик говорит, но мне все равно обидно. Хочу спросить, на что он намекает, и в этот самый момент другой человек, сидящий за стойкой, поворачивается на своем стуле. Это мой отец. Он смотрит на меня с дальнего конца бара, скрестив руки. На нем выцветшая фланелевая рубашка. Выражение его асимметричного лица большинству людей непонятно. Но я-то знаю этот взгляд: отец разочарован. Во мне.
Рука Кертиса касается моего локтя:
– Ну? Пойдем?
Хочу сказать отцу: я ухожу не затем, чтобы с кем-то переспать. Кертис мой друг. Он меня уважает. Но отец уже повернулся ко мне спиной. Опять.
Мы с Кертисом идем в парк, вдыхая туманный ночной воздух. У светофора он берет меня за руку и не выпускает даже после того, как мы переходим на другую сторону. В этом трогательном жесте, дающем мне чувство защищенности, есть что-то отеческое. Хотя нет. Мой отец никогда не брал меня за руку.
