Я смеюсь: похоже, этот парень, один воспитывающий дочь, – в каком-то смысле мой товарищ по несчастью.
Мы приехали в Париж в августе прошлого года, и с тех пор от нас ушли две няни. Будем надеяться, что с Энни все сложится. Бог, как говорится, любит троицу. Раньше Олив была веселым добрым ребенком. Она сможет стать прежней – я в этом уверен. Понимаю: я слишком многое спускаю ей с рук, нужно быть строже. Но я не могу наказывать ее после всего, что она пережила.
Что она пережила? Смерть сестренки или брата? Или матери? А может быть, тяжелый развод родителей?
Ох, извините меня за эти излияния. Вы, наверное, либо уже задремали, либо думаете, к какому психотерапевту меня перенаправить. Либо, того хуже, решаете, как поскорее вернуть домой Энни.
Я опять смеюсь. Милый он, этот профессор.
Все это я к тому говорил, что тоже воспитываю дочь один, как и Вы. Понимаю Ваше беспокойство и постараюсь, пока Энни под моим присмотром, способствовать потеплению ваших отношений. Обещаю Вам, что все эти несколько месяцев буду заботиться о ней как о собственном ребенке.
С наилучшими пожеланиями,
Том
+1 888 555 2323
Перечитываю письмо, напряжение потихоньку отпускает. Нужно поблагодарить этого человека за понимание и сочувствие. Стараясь соответствовать его неформальному тону, пишу:
Здравствуйте, Том!
Спасибо Вам за доброе письмо. Мне теперь гораздо легче. Только, если можно, не говорите, пожалуйста, Энни о нашей переписке. Вы не ошиблись: у нас с ней сейчас действительно непростые отношения. Наверное, она не поймет, пока сама не станет матерью, как это важно – знать, что ребенок в безопасности и есть кому о нем позаботиться.
Похоже, я перещеголяла Вас по части заявлений исповедального свойства. Когда пишешь по электронной почте человеку, которого лично не знаешь, возникает своеобразное ощущение свободы. Извините.
И еще раз спасибо. Не могу передать Вам, как я рада, что Энни оказалась в надежных руках.
С наилучшими пожеланиями,
Эрика
Через час я стою в ванной, обернутая полотенцем. С меня стекает вода. Мне позвонил сотрудник аэропорта острова Макино (точнее, это просто взлетно-посадочная площадка).
– То есть как – вы закрываетесь? – я судорожно сжимаю телефон в руке, но стараюсь говорить спокойно, напоминая себе, что здесь не Нью-Йорк.
– Мы сожалеем, миз Блэр. Полоса нуждается в ремонте. Это займет пару недель.
Потираю двумя пальцами переносицу. После обеда мне опять придется пересекать пролив на чертовом снегоходе. Скользить по быстро тающему льду. Держаться за Кертиса Пенфилда. Меня бросает в пот.
Надеваю солнечные очки, чтобы скрыть отсутствие макияжа, и накидываю куртку. Как только за мной захлопывается наружная дверь, меня обдает теплым воздухом. Градусов пятнадцать! Какого черта? Сегодня ведь только шестое марта! Рысцой пересекаю пять кварталов, отделяющие дом Кейти от причала, которым владеет Пенфилд. Длинные полы незастегнутой куртки трепыхаются, как хвосты смокинга.
Кертис сидит за столом у себя в конторе. На нем выцветшая футболка и кепка с эмблемой бейсбольного клуба «Спартанцы». Когда я стучу в открытую дверь, он задевает рукой чашку и с раздражением смотрит на забрызганную кофе спортивную газету… но потом замечает меня. Расплывается в улыбке, вскакивает со стула и, шлепая вьетнамками по кафельному полу, быстро подходит ко мне:
– Рики Францель! Привет!
Хочется закричать: «Нет здесь никакой Рики Францель!» – но я, убрав за ухо выбившуюся прядь и поправив очки, говорю:
– Привет, Кертис. Мне нужно сегодня же попасть на материк. Местный аэропорт закрыли на ремонт.
– Серьезно?
– Да. Сможешь переправить меня через пролив?
Он снимает очки, в которых читал, и потирает подбородок. Видимо, думает.
– Прошлой весной Энди Котарба перепрыгнул через проталину длиной с целый бассейн. При сегодняшней погоде нам придется побить его рекорд. Шансы, я бы сказал, пятьдесят на пятьдесят.
– Ну уж нет! – фыркаю я. – Рисковать жизнью я не собираюсь.
Кертис смеется и шумно вздыхает:
– Отлегло! А то я уж было испугался, дорогая! Можешь считать меня слабаком, но я тоже не самоубийца – при всем моем страстном желании доставить тебе удовольствие.
Проигнорировав «дорогую», я пару секунд перевариваю «страстное желание доставить удовольствие», но в итоге и это оставляю без ответа.
– Вчера ты сказал мне, что моей дочери… моих дочерей здесь нет. Вдруг они в Нью-Йорке? Мне срочно нужно туда попасть. У тебя наверняка есть лодка, которая может лавировать среди льдин. Я заплачу, сколько нужно.
Сначала он молча смотрит, как я достаю деньги из кошелька, потом накрывает мои пальцы ладонью и говорит:
– Рики, убери это. Пока ледоход не закончится, пересечь пролив нельзя. Ты ведь помнишь, что случилось с «Титаником»?
Выбегаю на улицу. Дыхание вырывается из груди мелкими частыми залпами. Я в ловушке! А мне нужно домой! Нужно найти Кристен! Энни не хочет со мной разговаривать! Физически ощущаю, как нарастает паника. Приступы страха, сдавливающего грудь, начались у меня через несколько дней после смерти матери и продолжались все детство. Как сейчас слышу голос отца, который, заметив мое рваное дыхание, рявкает: «Эрика, лапа, хватит уже!»
Я пытаюсь справиться с гипервентиляцией, как меня научила миссис Хэмрик, местный библиотекарь, когда однажды, тридцать лет назад, нашла меня, задыхающуюся, за стеллажами. Если сбежать отсюда невозможно, остров Макино способен сломать и раздавить человека. Моя мама знала это, как никто.
Тротуар заканчивается, я иду по узкой дороге, которая тянется вдоль западного побережья. В висках стучит. Подхожу к дереву и прислоняюсь к нему. Мысль о том, чтобы провести на этом острове хотя бы еще один день, невыносима для меня. Кристен где-то там, на большой земле, и я должна ее найти.
Положив телефон в карман, поднимаю глаза. Впереди виднеется дом моего отца. Сердце начинает биться чаще. Какой же он крошечный, этот дощатый домик! Трудно поверить, что здесь, пусть даже очень недолго, жила семья из четырех человек. Один ставень сорвался с петли и висит, а крышу вообще пора менять, это видно даже издалека.
Видит ли он меня? Хочет ли позвать внутрь, сказать, что обо всем сожалеет и что любит меня? Я усмехаюсь: эта фантазия давно выветрилась из моей головы. Кап Францель никогда не говорил мне таких вещей и говорить не собирается.
Вспоминаю, как после маминой смерти бабушка Луиза посадила меня к себе на колени (хотя я уже была для этого великовата) и сказала: «Эрика, лапочка! Когда-нибудь ты уедешь с этого острова, покинешь дом. Я это знаю и понимаю. Но не забывай: он всегда должен быть с тобой в твоем сердце, иначе, когда ты сюда вернешься, его здесь уже не будет».
