Подписываюсь и указываю номер своего телефона. В этот момент в дверь стучат.
– Войдите, – говорю я и, сглотнув ком в горле, нажимаю «Отправить».
Входит моя красотка-сестра. Сейчас она больше похожа на студентку, чем на менеджера ресторана. На ней джинсы с прорезями, мягкие сапожки и свободная блузка. На запястье гремят браслеты. Распущенные темные волосы, длинные и прямые, подчеркивают стройность фигуры. В руках у нее два бокала. Один она протягивает мне:
– Будем здоровы!
Мы чокаемся. Делаю глоток: крепкий джин только слегка разбавлен тоником.
– Ну собирайся. Пойдем в «Станг», – говорит она, щеголяя местным молодежным сленгом. – Суббота, вечер. Там будут все.
Кроме Кристен. Если даже она на острове, что вряд ли, ей еще нет двадцати одного года. А при мысли о встрече со старыми друзьями, которые давно стали мне чужими и с которыми у меня нет ничего общего, меня просто передергивает. Кажется, я уже слышу их идиотские соболезнования: «Ах, как жалко! Но что поделаешь, если судьба такая…»
– Кейти, уже поздно.
– Полдесятого – это разве поздно? Не выдумывай. Пойдем. Давай живенько!
Я никогда не умела говорить сестренке «нет». Может быть, потому что, когда мы с ней остались без матери, она еще только-только начинала говорить. Каждый раз от ее крика: «Мама!» – у меня разрывалось сердце. А может, дело в ее ангельском характере, который сочетается с темпераментом байкерской девчонки, – благодаря этому коктейлю она кажется живее, эмоциональнее и энергичнее всех нас. Как бы то ни было, Кейти – единственный человек, который всегда имел и будет иметь надо мной власть.
Я встаю, для порядка издав преувеличенный стон:
– Ты ведь все равно не отвяжешься!
Направляюсь к двери, но Кейти меня останавливает:
– Ты же не пойдешь в таком виде?
– Каком «таком»? – хмурюсь я, оглядывая себя.
Кейти морщится:
– Ну… риелторском. Не обижайся.
– Эй! Вообще-то, этот костюм стоит больше восьмисот долларов. К твоему сведению, он от Кристиана…
– Извини, сестричка, но здесь всем плевать, одеваешься ли ты в дорогом бутике или в дешевом супермаркете, – говорит Кейт, подходя к шкафу и оглядываясь на меня через плечо.
– У меня ничего нет, кроме этого костюма. Только жакет, который я берегу для обратной дороги.
Сестра оглядывает меня, потирая подбородок:
– Ладно. Сбрасывай пиджак.
Поколебавшись, снимаю блейзер и вешаю на стул.
– Ого! Какая ты худая!
– Спасибо. У нас в Нью-Йорке это комплимент.
– А то как же! – Она наклоняется и расстегивает пуговицу на моей блузке. – У меня девиз: «Чем тяжелее день, тем глубже вырез».
– Хватит! – говорю я, прикрывая грудь. – Можешь считать меня сумасшедшей, но я считаю, что лучше выглядеть как риелтор, чем как проститутка. Там, где я живу, имидж важен.
– Вот именно. Сегодня ты живешь на Макино, а не на Манхэттене, – смеется Кейти и указывает на мои волосы. – Зажим давай оставим дома. А то с этим пучком ты похожа на бабушку Луизу.
Дотрагиваюсь до своей приглаженной головы:
– Не много ли на сегодня комплиментов? Не боишься, что я заважничаю?
– Ничего-ничего. До президента тебе еще далеко. А напоследок я все-таки скажу, что ресницы у тебя потрясающие. Как будто накладные.
Приосаниваюсь:
– Спасибо. Вообще-то, я их нарастила.
Кейт склоняет голову набок:
– Правда? Ни за что бы не сказала!
Пристально на нее смотрю, пытаясь определить, не издевается ли она, но сделать вывод не успеваю: взяв свой бокал, сестра выходит из комнаты и гасит свет.
– Пошли! Я сказала папе, что мы придем. Он, наверное, будет нас ждать.
Сердце опять прибавляет темп. К встрече с отцом я не готова.
– Погоди, – говорю я, останавливаясь посреди темной комнаты. – У меня… голова разболелась. Ты иди пока одна. А я тебя догоню. Может быть.
Кейти стоит в слабо освещенном коридоре. На ее лице не злость и не раздражение, а то, что гораздо хуже, – разочарование.
– Рик, ты исчезаешь, – шепотом произносит она. – Тебя уже почти не видно.
Десять часов. Проглатываю последнюю оставшуюся таблетку успокоительного, заползаю под прохладную простыню и закрываю глаза, но заснуть не могу. На острове слишком тихо. С улицы не доносится шум машин, не просачивается свет. А Кейт, наверное, ждет меня в «Мустанге». Может быть, она сказала своим друзьям, что я приду.
Поворачиваюсь на бок. В ушах звенят слова сестры: «Рик, ты исчезаешь…» И давно ли, интересно, я начала выцветать?
Половина первого. Отец наверняка уже поковылял домой. Я одеваюсь и иду к двери.
От дома Кейт до «Мустанга» пять минут ходьбы. Повернув за угол, слышу буханье бас-гитары. Эти звуки одновременно привлекают и отталкивают меня. У входа ошиваются человек десять, и мой взгляд первым делом падает на лицо Кертиса Пенфилда.
– Рики! Я знал, что ты придешь!
Еще бы, Кертис! Разве я могла устоять перед твоим очарованием! Прежде чем я успеваю поставить его на место (мол, я пришла сюда только из-за Кейт), он разворачивается и, пахнув на меня хвойным одеколоном, кричит:
– Эй, народ! Поглядите-ка, кто к нам приехал из самого Нью-Йорка! Наша Рики Францель!
Я сжимаюсь: всеобщее внимание почти так же неприятно мне, как и имя, которое я сменила двадцать лет назад. Толпа надвигается на меня. Чувствуя сильное сердцебиение, здороваюсь с людьми, чьи улыбающиеся лица с морщинами и темными кругами под глазами смутно мне знакомы. Это мои старые приятели и приятельницы:
– Шерри, рада тебя видеть! Как поживаешь, Холли?
Уже почти успокоившись, я слышу женский шепот:
– Рики Францель? Ни за что бы не узнала! Она же была такая симпатичная!
Меня как будто мертвой хваткой схватили за горло. Кое-как избавившись от этого ощущения, приглаживаю волосы, по-прежнему собранные в пучок, и изо всех сил стараюсь сохранить на лице непроницаемую фальшивую улыбку.
– Я подумала, что вы могли бы помочь мне, – говорю я и лезу в карман за фотографией.
Глаза Кертиса смягчаются, он берет меня за запястье:
– Рики, не надо.
Я высвобождаюсь:
– Кто-нибудь видел мою дочь Кристен?
Медленно показывая всем снимок, я вижу, как меняются лица. Кто-то хмурит брови, кто-то нервно переглядывается, две женщины шепчутся.
– Мы все видели Кристен, когда она приезжала сюда на каникулы, – говорит пухлая брюнетка. – Но мы думали…
