– Так вот оно как? Ради Кристен ты бы туда поехала, а ради меня не поедешь? Для тебя важна только она!
Мама входит в кухню и, выставив вперед ладонь, говорит:
– Энни, перестань. Ты знаешь, что я не это имела в виду.
У нее опять звякает телефон. Налив себе еще кофе, она принимается писать ответ на эсэмэску. Энни стоит, гневно раздувая ноздри и барабаня пальцами скрещенных рук.
– Тогда, мама, я поеду без тебя.
Произнесенные вслух, эти слова как будто становятся реальнее. Энни поднимает голову, чувствуя себя мудрой, независимой и… дико напуганной.
– Угу, – отвечает мать, не отрываясь от телефона.
У Энни начинает стучать в висках.
– Вот прямо сейчас и поеду, – говорит она.
– Ага.
Энни уже дымится. Мама не слышала ни единого ее слова! Нет, это невозможно терпеть! Она пересекает кухню и выхватывает у матери телефон. Та вздрагивает:
– Энни, отдай!
Энни вытягивает руку вверх:
– Я обязательно должна была это сделать, чтобы привлечь твое внимание? Я специально встала так рано, чтобы сказать, что уезжаю. Я не буду больше держаться за твою юбку. Уношу от тебя ноги!
– Хорошо, – отвечает мать. Судя по голосу, она рассержена не меньше дочери. – Поезжай. Если мы проведем некоторое время порознь, это пойдет нам обеим на пользу.
– И поеду. Тебя все равно никогда не бывает дома.
– Кто-то же должен оплачивать счета. Ты уже полгода лежишь без дела. Пора бы тебе поехать чем-нибудь заняться. А теперь верни, пожалуйста, телефон.
Энни пытается улыбнуться, но к губам как будто привесили по десятифунтовой гире с каждой стороны.
– Тебе наплевать!
Взгляд Энни падает на дымящийся кофе. Хватит ли у нее духу это сделать? В состоянии, близком к головокружению, она подбегает, хватает кружку и заносит над ней телефон.
– Не вздумай! – ахнув, вскрикивает мама. – Отдай!
Энни отрывисто усмехается:
– Послушай себя сама. Твой сотовый тебе дороже дочери. На меня ты плюешь. Тебя только одно беспокоит: как заработать побольше денег. Мама, это когда-нибудь закончится?
– Тридцатого апреля. А двадцать первого мая подведут итоги. Клянусь тебе: я сбавлю темп…
– Да я не об этом чертовом конкурсе! Я о том, перестанешь ли ты когда-нибудь прикрываться работой. Ни секунды не верю, что, даже если ты победишь, что-то изменится.
– Ты не права. Моя победа была последним желанием твоей сестры. Я стараюсь для нее, для нас.
– Чушь! Ты используешь работу, чтобы прятаться от… – Энни хочет сказать «меня», но останавливается. К такому разговору она не готова. Не готова выслушать упрек в том, что обещала беречь сестру и не уберегла. – Чтобы прятаться от всего остального!
Энни видит, как на мамино лицо опускается тень боли, но ответа не ждет. Выдохнув, она выпускает телефон. Брызги кофе обжигают руку.
Глава 8. Эрика
Вторник, вторая половина дня. В бежевом костюме и туфлях на каблуках, я стою у окна второго этажа старинного здания и смотрю на западную часть Центрального парка. Солнце сверкает на заледенелых ветках, земля накрыта белым одеялом. Красивый пейзаж. До двадцать первого августа прошлого года он не оставил бы меня равнодушной.
В руке у меня новенький телефон. Взглянув на него, в очередной раз ругаю себя за то, что вспылила вчера утром. Энни была не так уж и не права: она хочет, чтобы я притормозила, и Кристен, видимо, хотела того же. Чтобы я отдыхала и наслаждалась жизнью, как раньше. В ее желании ничего плохого нет, только исполнить его для меня не легче, чем вырасти на пять дюймов или изменить цвет глаз.
Читаю эсэмэску, которую она прислала: «Ты тоже меня извини. Я в пути. Выключаю телефон». Я поеживаюсь. Понимает ли она, почему я с ней не еду? Для нее остров Макино – обитель счастья, а для меня – печали. Мне и в лучшие дни совершенно не хотелось оживлять воспоминания о гибели моей мамы и последующих годах одиночества. А сейчас, после смерти Кристен, поездка туда может совершенно вывести меня из равновесия.
– Сколько квартир в этом доме?
Спрашивает Хай Лиу, стоя у рояля. Только сейчас, обернувшись, я вспоминаю, зачем сюда пришла.
– А? Сорок три.
Он заглядывает в брошюру, как будто не доверяет мне:
– Сорок две.
– Правильно. Сорок две.
Сегодня я никак не могу сосредоточиться на работе. Все время думаю об Энни, о том, как она, наверное, боится ехать на остров одна. В отличие от Кристен, с рождения уверенной в себе, Энни у меня трусиха. Когда девочки только начинали ходить, за Крисси нужен был глаз да глаз, а ее сестренка стояла себе на месте, крепко держась за мою юбку одной рукой и посасывая палец другой.
С этим не поспоришь: Энни с самого начала была во многих отношениях особенным ребенком. Помню, как безумно я обрадовалась звонку из агентства по усыновлению. Мы с Брайаном только поженились. Мне было всего двадцать три, зато ему уже тридцать три, он очень хотел скорее создать полноценную семью. Врачи говорили, что у меня эндометриоз и шансов забеременеть очень мало. Поэтому уже через несколько недель после свадьбы мы обратились в агентство. На нас нагнали страху истории о парах, которые ждали разрешения на усыновление годами, а то и десятилетиями.
И вот я пришла к Брайану в больницу, его вызвали ко мне по громкой связи, и я со слезами на глазах сказала: «У нас будет малыш. Наш малыш! Он родится через четыре месяца. Мы сможем присутствовать при родах».
И мы присутствовали. Мария, пятнадцатилетняя родная мать Энни, передала мне ее, еще не раскрывшую глазки, со словами: «Берегите моего ангелочка». Первое, что малышка увидела, когда складочки на крошечном лбу разгладились и темные глазки распахнулись, было мое лицо. Наши взгляды встретились, и во мне что-то перевернулось. Никогда и ни с кем я не чувствовала такой крепкой естественной связи. Я стала мамой. И уже нисколько не сомневалась, что сделаю все на свете, лишь бы защитить эту девочку – мою дочь. Я отерла щеки, сглотнула ком в горле и, посмотрев на Марию, с трудом произнесла: «Обещаю».
Ни единой живой душе я в этом не признавалась, но ни до, ни после никто не вызывал у меня такого острого материнского инстинкта. Даже Кристен, которая родилась через пять месяцев. И врачи, и друзья семьи называли ее появление чудом. Я соглашалась, но в глубине души считала, что чудо произошло раньше – когда я взяла на руки Энни.
– Я уже все сфотографировал, – говорит Хай Лиу (и я, вздрогнув, возвращаюсь в сегодняшний день). – Мистер Ванг хотел квартиру побольше, – продолжает агент. – И он особо подчеркнул, что нужны полы с подогревом.
А кто, собственно, этот мистер Ванг? Инвестор-миллиардер? Китайский бизнесмен, который несколько раз в году приезжает в Нью-Йорк и хочет иметь здесь собственную жилплощадь?
