По дороге у нас случилась неприятность — какая-то машина подрезала нашу, водитель стал угрожать таксисту, мы могли опоздать на прямую передачу, вокруг собралось несколько сильно взвинченных парней.
(Опять скажут: она описывает свою жизнь.)
Естественно, когда мы приехали, я была на взводе. Как и все остальные. В зал набилось полно народу. Авторы, их друзья и несколько журналистов. Пришел и тот, кто брал у меня первое интервью в конце августа, в баре «Лютеции», в воскресенье, как раз в разгар моих поисков квартиры. Я была довольна, что он пришел. Он был, кажется, в темно-синем костюме. Мне он понравился. Вполне неплох для журналиста. И вот я на передаче. Потом она заканчивается. Выйдя из студии, я сразу иду к Жан-Марку, Летиции, Андреа, Фредерику, чтобы узнать, как все прошло. Они говорят, что прекрасно, а затем я перевожу взгляд чуть дальше и встречаюсь глазами с Пьером Луи Розинесом, который, конечно, догадывается, о чем я спрашиваю, и делает мне издалека знак, означающий «хорошо». Большой палец вверх или что-то в этом роде. И тут я понимаю, что его мнения мне больше чем достаточно. Я получила все, я счастлива. Я теперь не сомневаюсь, что все прошло как надо, я верю ему. Но передача утомила меня, и задерживаться не хочется. Сразу по окончании эфира все собирались выпить, отметить передачу, но мне не хотелось туда идти, я устала, и мне нужно было снять напряжение. Я мечтала побыстрее пойти на ужин, чтобы расслабиться. Встречу назначили в ресторане. Там к нам должна была присоединиться Лоранс. Но она этого не сделала. Значит, и на дружбу нечего рассчитывать. Разочарование постепенно становилось всеобъемлющим. Нас было довольно много. Некоторые, вероятно, задержались за выпивкой, а я сразу отправилась в ресторан. Приехала первой же машиной. Возле приборов лежали карточки с именами. Я поискала свою. Справа от меня должна была сидеть Лоранс, по крайней мере, карточка с ее именем там лежала, то есть Лоранс еще не отменила свое участие, а слева от меня — он, Пьер Луи Розинес. Я надеялась, что он придет, и притом не слишком поздно, чтобы не оказаться в конце стола, надеялась, что гости будут рассаживаться в соответствии с карточками. Если нет, я не смогу ничего изменить. Вот так все и было, и по этим признакам я поняла, насколько он был важен для меня в этот вечер. Он не пришел «На холм» 13-го. А теперь рядом со мной был мужчина, пусть даже журналист, и пусть он здесь по работе, но для меня это мужчина рядом со мной. Он попросил меня написать десять страниц о передаче для его газеты. Там были и другие чужие люди, еще два журналиста и адвокатша из издательства. Мне казалось, что в Париже все сводится к работе, а на выходные люди остаются в одиночестве и чаще всего отсыпаются. Никуда не ходят в выходные. А если идут на ужин, то почти всегда скучают там. И почти всегда возвращаются разочарованными. А ведь объективно, как я уже говорила в самом начале, здесь гораздо больше интересных людей. Но Париж оказывает такое сильное давление, что выстроить отношения не удается. Сети — это да, но не глубокие человеческие отношения. Пьер Луи Розинес пришел. Увидев, что сидит рядом со мной, сказал: меня сажают на почетные места, значит, я старею. То есть люди считали, что я еще способна во всем разобраться, высказаться по тому или иному поводу, что я почетный гость в этот вечер, что я больше не человеческое существо и даже не женщина. Что я уже больше не такая, как они. Что если кто-то сидит рядом со мной, то это в лучшем случае воспринимается как честь. Перед моими глазами замаячила реальная перспектива одиночества на ближайшее будущее. Теперь уже скоро, совсем скоро я окончательно окажусь в стороне от всего, и это меня не слишком огорчало.
Я бы предпочла уйти и лечь спать. Завтра мне нужно написать десять страниц, которые заказал Розинес, а для этого я должна выспаться. Может, я заслужила хотя бы сон. Вот чем будет хороша замаячившая на горизонте одинокая жизнь — я смогу отдохнуть. За последние почти 30 лет я постепенно себя исчерпала. До 13 лет у меня была практически нормальная жизнь, мне не нужно было делать каких-то особых усилий. А потом началось и пошло, без остановки. Вот уже 28 лет подряд — ни одной передышки. Я хотела спать и регулярно писать, если у меня найдется еще немного энергии, в этом и заключалась моя проблема — в энергии, силе, вовсе не в храбрости, с ней у меня все в порядке. Но вот порыва, силы мне недостает. Будет недоставать. Я это ощущала. Отдохнуть. Я тогда понемногу восстановлюсь и смогу наладить совершенно другую жизнь. Спокойную, размеренную. Спать. Вот что было самым главным. Я хотела вернуться домой сразу же после десерта. Я понимала, что этим вечером расслабиться мне не светит, не те условия. Может, они отныне всегда будут не те. Но это не страшно. Наоборот, очень хорошая новость. Вместо того чтобы постоянно черпать изнутри силу и храбрость, я теперь попытаюсь обрести покой. И я собиралась вернуться домой через несколько минут. Прошло 13-е, и 22-е тоже. Все остальные могут продолжать оценивать свою известность по выделенным им почетным местам. Моим личным правилом будет отход от всего. Меня пригласили на «Канал+», и Розинес сказал мне: вы должны взорвать систему. Ну да, делать мне больше нечего.
Когда ужин закончился, остались Фредерик, Лоран, Элен и… он. В конце концов мы ушли. Я заметила, что неплохо было бы посмотреть запись передачи, у него как раз была кассета, и он сказал, что, если я хочу, он мне ее завтра передаст. Я ответила, что хочу. Я вернулась домой. Было пять утра. В семь я проснулась, у меня появилась идея по тексту, который он мне заказал, и к восьми все было готово. Я дождалась, когда будет прилично звонить, и позвонила ему в полдень. Предложила прочитать текст по телефону. В ответ он пригласил меня пообедать, заодно и обменяемся — он мне кассету с передачей, а я ему дискету с текстом для его еженедельника. Мы встретились через час, рядом с моим домом. Я узнала, что у него есть семнадцатилетний ребенок, сын, с которым он видится редко. Мы расстались. Привычная усталость и два часа сна за ночь все больше давали о себе знать. Мне звонили разные люди, чтобы сообщить: вчера, во время передачи, я хорошо сделала, сказав то-то или то-то. Только это мне и оставалось. Несколько комплиментов время от времени. Мои книги и публичные выступления — только по этому меня теперь и узнавали. С дружбой все ясно — Лоранс так и не пришла. Дружба никогда не заменит любовь. Нужно будет научиться получше извлекать удовольствие из того, что можно делать в одиночку; только тут была одна проблема: я задавалась вопросом, не является ли все это взаимозависимым. Связанным друг с другом. Может, это все работало только вместе, тогда для меня не оставалось вообще никакого решения, даже одиночество не спасало. В субботу вечером я легла рано и сразу уснула. Квартира была очень тихой. По крайней мере, в тот период. Через несколько недель надо мной поселились какие-то люди, и все кончилось, я слышала их телефонные разговоры и, естественно, их музыку, праздники и т. д., — все; к тому же у них были постоянно открыты окна, и в маленьком внутреннем дворике звуки резонировали. Я названивала консьержке, сама поднималась к ним, но с тишиной было покончено. Однако в тот период, 23 сентября, 24-го, в воскресенье, все было прекрасно, и я смогла отлично выспаться. В дом я заходила с улицы Виктора Массе, потом пересекала два двора, довольно темных поскольку здания были высокими, я жила на восьмом этаже. Мои окна выходили на комплекс садиков и внутренних двориков с деревьями, к тому же этот вид, эта великолепная панорама, заставлявшая грезить и днем, и ночью. И можно было спать, не слыша ни звука. Я просыпалась, с наслаждением пила чай, созерцая одну из самых прекрасных панорам в мире, и пасмурная погода не мешала: ничего страшного, в полумраке вид тоже был великолепен. Я начинала чувствовать себя комфортно, потихоньку обустраивалась, мне было хорошо в этой квартире. Спокойно и хорошо в одиночестве. И из Техаса приходили хорошие новости. Но несмотря на все это, воскресенье стало черным днем. Я решила, что, поскольку 13-е и 22-е прошли, этот день — первый из длинной череды ему подобных. То есть уже началось, прямо сразу и началось, слишком рано началось. С другой стороны, я не удивлялась, ведь загвоздка в горючем — его все меньше и оно все хуже, и вот пожалуйста: ситуация уже не может самостоятельно, без моей поддержки продержаться и сутки, эффект от сделанного — и хорошо сделанного — дела теперь сохраняется едва ли четверть часа. И это я еще преувеличиваю. Воскресенье стало полной катастрофой. Я не хотела никого видеть, на телефонные звонки отвечала, но предпочитала ни с кем не встречаться. Не хотела выслушивать комментарии по поводу передачи и говорить о чем бы то ни было другом тоже не хотела, по крайней мере, ни с кем из знакомых. Я никуда не пошла, чтобы отдохнуть. Зарылась в нору, превращаясь в парижанку. В понедельник утром — как прошла ночь, не помню, наверняка не слишком хорошо, — часов в одиннадцать я получила букет цветов, розы. Я не могла понять, к чему бы это, что это еще за знак. Означает ли он временную передышку? Розы были от Пьера Луи Розинеса, и в них — записка: «Дорогая Кристин! Эгоист — это тот, кто делает подарки, чтобы самому получить удовольствие; сегодня мое удовольствие в том, чтобы увидеть Вас улыбающейся, прямо сейчас, в одиночестве и без аудитории. Целую Вас». Я позвонила через два часа, назавтра он позвонил мне, мы вместе поужинали, и все началось.
