– Там сейчас бардак, – предупреждаю я.
– Ясно, – кивает Даниэль.
– И места мало. – Я не упоминаю о том, что у нас всего две комнаты.
Скоро он сам все увидит. Кроме того, через несколько часов это место перестанет быть моим домом.
Маленькие девочки из квартиры 2С сидят на крыльце, когда мы подходим. При виде Даниэля они, смутившись, опускают головы и не заговаривают со мной, как обычно. Я останавливаюсь возле металлических почтовых ящиков на стене. В нашем почты нет, из него лишь торчит меню китайского ресторана. Это любимое папино место, то самое, откуда он принес еду, когда вручал нам билеты на пьесу.
Кто-то, как всегда, что-то готовит, и в подъезде вкусно пахнет: маслом, луком, карри и другими приправами. Наша квартира на третьем этаже, поэтому я веду Даниэля к лестнице. Как обычно, свет в пролете между первым и вторым этажами не горит.
Мы молча идем в темноте, пока не поднимаемся на третий этаж.
– Пришли, – говорю я, когда мы наконец оказываемся перед дверью квартиры ЗА.
В некотором смысле рановато знакомить Даниэля с моим домом и моей семьей. Если бы у нас было больше времени, он бы уже знал все забавные подробности нашего быта. Знал бы о шторке в гостиной, которая отделяет «комнату» Питера от моей. Знал бы о том, что самая ценная для меня вещь в доме – карта звездного неба. Знал бы, что, когда моя мама захочет его чем-нибудь угостить, он должен просто взять это и съесть все целиком, и не важно, сыт он или нет.
Я понятия не имею, как рассказать ему все это. Потому снова повторяю:
– Там бардак.
Это странно – видеть его здесь, перед своей дверью. Он одновременно вписывается и не вписывается. Я всегда его знала, и одновременно мы только познакомились. Наша история слишком сжата. Мы пытаемся уместить целую жизнь в один день.
– Мне снять пиджак? – спрашивает он. – В этом костюме я чувствую себя идиотом.
– Не волнуйся, – говорю я.
– Мне предстоит знакомство с твоими родителями. Сейчас самое подходящее время поволноваться. – Он расстегивает пиджак, но не снимает его.
Я прикасаюсь к его разбитой губе:
– Знаешь, что хорошо? Ты запросто можешь облажаться. Ведь ты, вероятно, никогда больше их не увидишь.
Он печально улыбается. Я пытаюсь не падать духом, и ему это известно.
Я достаю из рюкзака ключи и отпираю дверь. Везде горит свет, и слишком громко играет регги Питера. Я ощущаю ритм в груди. Три чемодана стоят прямо у двери. Еще два раскрыты, лежат поодаль. Я сразу замечаю маму.
– Выключи эту свою музыку, – говорит она Питеру, увидев меня. Он выключает, и внезапно наступившая тишина кажется пронзительной.
Она поворачивается ко мне:
– Господи Иисусе, Таша. Я пыталась до тебя дозвониться все это…
Проходит секунда, прежде чем она замечает Даниэля. Заметив, замолкает и долгое время смотрит то на него, то на меня.
– Кто это? – спрашивает она наконец.
Даниэль
НАТАША ПРЕДСТАВЛЯЕТ МЕНЯ своей маме.
– Это мой друг, – говорит она. Я совершенно точно уловил заминку перед словом друг. Ее мама тоже это услышала и теперь изучает меня, как какого-нибудь инопланетного жука.
– Мне жаль, что наше знакомство произошло при таких обстоятельствах, миссис Кингсли. – Я протягиваю ей руку.
Сначала она смотрит на Наташу (это взгляд, говорящий как ты могла так со мной поступить?), но потом вытирает ладонь о платье и отвечает мне лаконичным рукопожатием и еще более лаконичной улыбкой.
Наташа уводит меня из маленького коридора, где мы все теснимся, в гостиную. По крайней мере, мне кажется, что это гостиная. Смятая синяя ткань лежит на полу, а под потолком протянута веревка, которая делит комнату надвое. Потом я замечаю, что в этой комнате вся мебель дублируется – два дивана, два комода, два стола. Это их спальня. Наташа делит ее с Питером. Когда она говорила, что у них маленькая квартира, я и не понял, что они бедные. Я еще так мало о ней знаю.
Ее брат с улыбкой подходит ко мне и протягивает руку. У него дреды и одно из самых дружелюбных лиц на свете.
– Таша еще никогда не приводила сюда парня, – говорит он. Его заразительная улыбка становится еще шире.
Я улыбаюсь в ответ и жму ему руку Наташа и ее мама смотрят на нас.
– Таша, мне нужно с тобой поговорить, – произносит мама.
Наташа не сводит взгляда с меня и Питера. Интересно, задумывается ли она о том, что мы с ним могли бы подружиться. Я – точно. Наконец, повернувшись к маме, она спрашивает:
– Про Даниэля?
Поджатые губы ее мамы просто не могут стать еще поджатее (да, поджатее).
– Таша…
Даже я слышу в ее голосе предостережение: мама вот-вот разозлится, но Наташа продолжает:
– Потому что если ты действительно хочешь поговорить о Даниэле, говори здесь. Он мой парень. – Она украдкой бросает на меня вопросительный взгляд, и я киваю.
Как раз в этот момент в дверном проеме напротив нас появляется ее папа.
Из-за аномалии в пространственно-временном континууме местные отцы весь день появляются в самый неподходящий момент.
– Парень? – произносит он. – С каких это пор у тебя есть парень?
Я поворачиваюсь и смотрю на него. Вот и ответ на мой вопрос – на кого похожа Наташа. В общем и целом она вылитый отец, только в женском обличье. И без его насупленных бровей. Я никогда еще не видел столь угрюмого выражения лица, как у него сейчас.
Он говорит с сильным ямайским акцентом, и я понимаю его не сразу.
– Вот чем ты занималась весь день, вместо того чтобы помогать собирать вещи? – заявляет он, подходя ближе.
Наташа мало успела рассказать мне об их взаимоотношениях, но сейчас всю историю можно прочитать у нее на лице. Гнев, обида, неверие. Миротворец во мне не хочет видеть, как они ссорятся. Я касаюсь ее спины.
– Все нормально, – тихо говорит она.
Я чувствую, что она готовится к чему-то, собирается с духом.
– Нет. Весь день я пыталась исправить твои ошибки. Я пыталась сделать так, чтобы нашу семью не вышвырнули из страны.
– Мне так не кажется, – парирует он, а затем поворачивается ко мне, насупившись еще сильнее. – Тебе известна ситуация?
Я слишком удивлен, что он обращается ко мне, поэтому просто киваю в ответ.
– Тогда ты понимаешь, что сейчас чужие нам здесь ни к чему, – говорит он.
Ее спина напрягается под моей ладонью.
– Он не чужой. Он мой гость.
– А это мой дом. – Ее отец выпрямляется, произнося эти слова.
