– Может, найдешь себе друзей и перестанешь цепляться за меня как младенец? – произнес брат вместо этого.
Лучше бы он меня ударил.
Чарли рывком поднял велосипед из грязи и быстро сел на него. Мне казалось, он вот-вот лопнет от злости, и тогда придется сказать маме, что ее старшего и куда более совершенного сына разорвало.
– Мое имя Чарльз, – бросил он тем парням, словно проверяя, посмеют ли они возразить ему. – Едете или как?
Он не стал их дожидаться, даже не оглянулся, чтобы убедиться, следуют ли они за ним. Потому что следовали. И в парк, и в лето, и в старшую школу, как в дальнейшем шагали по его стопам многие другие. Как-то так вышло, что я возвел своего брата в ранг короля.
Я никогда больше не называл его «хён».
Чарльз Чжэ Вон Бэ
История одного будущего
ДАНИЭЛЬ ПРАВ НАСЧЕТ ЧАРЛЬЗА. Он сволочь до мозга костей. Некоторым удается подняться над своей низменной сутью, но только не Чарльзу. Он врастет в нее, в свою шкуру, навсегда. Но еще прежде, чем он станет политиком и удачно женится, прежде чем поменяет имя на Чарльз Бэ, прежде чем на каждом шагу станет предавать свою добрую жену и избирателей, прежде чем обретет деньги и успех и чересчур часто будет получать все, что захочет, – прежде он совершит для своего брата хороший и бескорыстный поступок. Это будет последний хороший и бескорыстный поступок в его жизни.
Семья
История имен
КОГДА МИН СУ влюбилась в Дэ Хёна, она не ожидала, что из Южной Кореи вскоре они отправятся в Америку. Но Дэ Хён был беден, а его американский кузен неплохо устроился в Нью-Йорке. Он обещал помочь. Для большинства иммигрантов переезд в новую страну – это подвиг веры. Даже если тебе сулят безопасность и процветание, ты все равно совершаешь гигантский прыжок, отрываясь от своего родного языка, народа и страны, своей собственной истории. Что, если рассказы других людей – не правда? Что, если ты не сможешь привыкнуть? Что, если станешь нежеланным гостем в новой стране?
В конечном итоге далеко не все, что им пророчили, оказалось правдой. Как и многие иммигранты, Мин Су и Дэ Хён привыкли ровно настолько, насколько смогли. Они избегали мест, где им были не рады. Кузен Дэ Хёна действительно помог, и дела пошли в гору – их вера была вознаграждена.
Несколько лет спустя, когда Мин Су узнала о своей беременности, она сразу же задумалась о том, как назвать ребенка. Ей казалось, что американские имена не имеют смысла, в отличие от корейских. В Корее сначала пишут фамилию, в которой заключается история твоего рода. В Америке фамилия считается «последним именем»
[1]. По мнению Дэ Хёна, это говорит о том, что американцы ставят на первый план личность, а не семью.
Мин Су мучительно размышляла над выбором имени, которое американцы называют «первым»
[2]. Стоит ли давать сыну американское имя, которое легко смогут выговорить его учителя и одноклассники? Или лучше придерживаться традиции и выбрать два китайских иероглифа, чтобы получилось имя из двух слогов?
Имя – могущественная вещь. Это не только знак индивидуальности, но и некая карта, позволяющая сориентироваться во времени и пространстве – словно компас.
В конце концов Мин Су пошла на компромисс. Она дала сыну американское имя, за которым следовали корейские фамилия и имя. Она назвала его Чарльз Чжэ Вон Бэ. Своего второго сына она назвала Даниэль Чжэ Хо Бэ.
У мальчиков было два имени: корейское и американское. Американское и корейское. Чтобы они знали, откуда пришли. Чтобы знали, куда идут.
Наташа
Я ОПОЗДАЛА. Я ВХОЖУ В ПРИЕМНУЮ и иду к секретарше. Она качает головой, ведь уже не раз становилась свидетелем подобных возвращений. Здесь все уже всё видели, и никому нет дела до того, что ты проходишь это испытание впервые.
– Вам нужно позвонить по основному номеру Службы гражданства и иммиграции США и записаться заново.
– У меня нет на это времени, – отвечаю я.
Я рассказываю о женщине на проходной, Ирэн, и ее странном поведении. Я говорю спокойно и взвешенно. Секретарша пожимает плечами и отводит взгляд, давая понять, что разговор со мной закончен. И в любой другой день я не стала бы спорить, но только не сегодня.
– Пожалуйста, позвоните ей. Позвоните Карен Уитни. Она назначила мне встречу.
– Вам было назначено на восемь утра. Сейчас пять минут девятого. Она уже беседует с другим просителем.
– Прошу вас. Я не виновата, что опоздала. Она сказала…
Лицо секретарши каменеет. Уже не важно, что я буду говорить, – ее это не волнует.
– Мисс Уитни беседует с другим просителем. – Она произносит эти слова с расстановкой, словно думает, что я не понимаю английский и это не родной мне язык.
– Позвоните ей, – требую я.
Теперь я говорю громко, и в моем голосе слышны истерические нотки. Все остальные посетители, даже те из них, кто не говорит по-английски, таращатся на меня: отчаяние на любом языке звучит одинаково.
Секретарша дает знак охраннику. Но прежде чем он успевает подойти ко мне, дверь, которая ведет в переговорные, открывается. Очень высокий и худощавый темнокожий мужчина кивает мне.
– Все нормально, Мэри, – обращается он к секретарше. – Я с ней поговорю.
Я быстро прохожу в коридор, пока мужчина не передумал. Он разворачивается, не глядя на меня, и идет вперед. Я тихо следую за ним. Наконец он останавливается перед дверью в кабинет Карен Уитни.
– Подождите здесь. – С этими словами незнакомец исчезает на несколько секунд и возвращается с красной папкой в руках – это мое личное дело.
Мы преодолеваем еще один коридор и наконец заходим к нему в кабинет.
– Меня зовут Лестер Барнс, – начинает он. – Присаживайтесь.
– Я…
Он поднимает руку, призывая меня к тишине.
– Все, что мне нужно знать, – в этой папке. – Он берет ее за уголок и трясет. – Окажите себе услугу – помолчите, пока я читаю.
У него на столе царит порядок, которым он явно гордится. Я вижу комплект серебряных канцелярских принадлежностей: держатель для ручки, подносы для входящей и исходящей почты и даже визитницу с выгравированными на ней инициалами. Кто-то еще пользуется визитками? Я протягиваю руку, беру одну и кладу себе в карман.
Высокий застекленный шкаф, который стоит за его спиной, хранит стопки цветных папок. В каждой папке – чья-то жизнь. Наверное, цвет может рассказать о судьбе каждого иммигранта… Моя папка отмечена красным – цветом отказа.
Проходит еще несколько минут, и Лестер Барнс наконец смотрит на меня:
