– Озеро. Называется Убсу-Нур. Когда-то оно и правда было огромным морем, но суша его окружила и отделила от океанов. Но оно соленое, как море.
Хана, не слушая, уже спешила к манящей синеве. Алтан позвал ее, но Хана шла, будто притянутая магнитом. Сзади послышался быстрый топот, на талию легла рука.
– Куда ты? – спросил Алтан. Не получив ответа, попробовал иначе: – Нельзя далеко отходить от лагеря. Здесь хищные звери есть. Их приманивают водоплавающие птицы.
Словно по сигналу, в воздух с криком взмыла стая белых чаек, вспугнув странного зверя, Хана такого никогда не видела. Она замерла, глядя на удивительное животное, помесь овцы и оленя.
– Привет, дружок! – рассмеялся Алтан, и существо опрометью унеслось прочь. – Это джейран. Вкусный, если поймаешь!
И он засмеялся своей шутке, не уверенный, что Хана поняла.
Она смотрела, как джейран, почти слившись с бурыми стеблями, скачет по степи. Затем ее внимание снова сосредоточилось на озере, и Хана двинулась к изумрудно-синему блеску за камышовыми зарослями. На водной поверхности дрейфовали чайки, окликали товарок, парящих на холодном зимнем ветру. На ресницах Ханы таяли снежинки, сапоги вязли в рыхлом влажном песке. Она снова на берегу. Ветер трепал волосы, меховая накидка щекотала шею. Хана с наслаждением втягивала соленый воздух. Первый вкус моря, первый нырок, материнский свист – сумбисори – после каждого погружения, пузырьки воздуха, поднимающиеся к поверхности, смех Эми, танцующей на берегу.
Хана развязала пояс и начала снимать дил.
– Что ты делаешь? – переполошился Алтан. – Хочешь в воду? Замерзнешь!
Зов моря пересиливал все, Хана забыла об Алтане. Она не стеснялась своей наготы, сейчас для нее существовала лишь эта морская равнина. Сбросив одежду, она оттолкнула Алтана и устремилась к воде. Юноша кинулся следом, схватил за руку, но Хана высвободилась и с разбегу бросилась в озеро. От ледяной воды перехватило дыхание. Алтан мельтешил на берегу, не зная, что делать. А Хану неумолимо гнал инстинкт, и вот она нырнула и исчезла под водой.
Дом навсегда останется мечтой. Даже если ей удастся проделать обратный путь, покой не вернется. Ее внезапное появление породит вопросы. Война не закончилась, и русские дали это понять, а в Корее по-прежнему хозяйничают японцы. Хану могут вернуть в маньчжурский бордель или отправят в место похуже. Она останется в Монголии с Алтаном и его родными. Хана смирилась с этим. Она даже была рада. Тоска больше не изводила ее. Напротив, у нее вырастали крылья, когда представляла свою новую жизнь. Алтан был буем в океане, указывавшим путь к поверхности. Хана оттолкнулась от илистого дна и взмыла за спешащими к солнцу пузырьками воздуха.
Памяти любимой сестры
(Чже манг ме га)
[16]Ты испугалась дороги жизни и смерти,
И вот ты ушла, не сказав куда,
Как сухая листва, уносимая ветром осенним
С ветви родной, никто не знает куда.
В молитвах ища просветления,
Буду я ждать нашей встречи в Мичашале
[17]!
От автора
По подсчетам историков, во время японской оккупации Кореи в сексуальное рабство было похищено, продано или обманом завлечено от пятидесяти тысяч до двухсот тысяч корейских женщин и девушек. Японские войска сражались за мировое господство начиная с 1931 года, когда Япония вторглась в Маньчжурию, что привело ко Второй японо-китайской войне в 1937-м. Война закончилась лишь в 1945-м, когда японцы признали свое поражение.
Из многих десятков тысяч женщин и девушек, порабощенных японскими военными, на момент работы над этой книгой в живых осталось всего сорок четыре жительницы Южной Кореи. Они одни могли поведать миру о том, что перенесли, как выжили и вернулись на родину. Мы никогда не узнаем, что произошло с остальными, с теми, кто погиб и не вернулся. Многие умерли на чужбине, и их родные, как Эми, так и не узнали об их трагической участи.
По возвращении на родину многие хальмони (“бабушки”), пережившие рабство, не смогли рассказать правду. Корейское общество было патриархальным, опиралось на конфуцианскую идеологию, и женское благочестие имело первостепенную важность. Выжившим пришлось страдать молча. Многие страдали от болезней, от посттравматического расстройства, многие оказались неспособны заново встроиться в общество. Большинство жили в крайней нищете, не имея родственников, и в старости были предоставлены сами себе. Сразу после Второй мировой проблема “женщин для утешения” даже не поднималась, так как очень скоро разразилась Корейская война между Югом и Севером, которая унесла еще больше жизней. Тридцать восьмая параллель разделила Корейский полуостров надвое. Южнокорейскому правительству пришлось восстанавливать разрушенную экономику страны, и о несчастных женщинах никто не вспоминал. Понадобилось еще сорок лет, чтобы о “женщинах для утешения” заговорили. В 1991 году перед прессой выступила со своей историей Ким Хак Сун. Ее отважный поступок побудил к откровенности и других – более двухсот женщин решились рассказать о себе.
В декабре 2015-го Южная Корея и Япония достигли договоренности по проблеме “женщин для утешения”, обе страны выразили надежду, что конфликт будет раз и навсегда разрешен и это позволит наладить более теплые отношения. Япония, подобно капралу Моримото из моего романа, не собиралась признавать вину. Она выдвинула Южной Корее ряд условий. И одно из главных сводилось к тому, чтобы демонтировать статую Мира, установленную на частной территории напротив японского посольства. Это требование было наглядным подтверждением того, что Япония отрицает истории южнокорейских женщин. Хальмони отвергли эту “договоренность”, и сейчас продолжаются поиски более достойного решения проблемы. Выжившие женщины считают, что Япония попросту хочет стереть из памяти неблаговидную страницу военной истории, как будто не было никаких зверств и двести тысяч женщин не стали рабынями.
В марте 2016-го я побывала в Сеуле, чтобы своими глазами увидеть статую Мира. Для меня это было своего рода паломничество: посмотреть на символ насилия над женщинами, не только над кореянками, но и над женщинами в других странах – в Уганде, Сьерра-Леоне, Руанде, Мьянме, Югославии, Сирии, Ираке, Афганистане, Палестине и так далее. Список женщин, изнасилованных в войну, длинен и будет пополняться, если мы не опишем эти несчастья в учебниках истории, не увековечим память в музеях, если не будем помнить сгинувших женщин и девушек.
