Хана решила двигаться в обратном направлении. Все ночные поезда идут на север, везут провизию и боеприпасы, и только ночная тьма хранит их от бомбардировщиков. В борделе Хана допоздна дожидалась паровозного свистка, когда состав проезжал по железнодорожному мосту на военную базу. Это случалось раз в неделю, а иногда – в две, если поезд задерживался из-за бомбежек. И всякий раз эти далекие звуки ввергали Хану в мечты. Она и сама прибыла в таком поезде, числясь в описи “необходимым товаром”. Мечтая о побеге, она знала, что железная дорога – лучший способ вернуться домой.
Хана теперь двигалась медленно, снова шла на ощупь. Если не быть осмотрительной, то можно упасть прямо на рельсы. В чахлой траве попадались камни, втыкавшиеся в израненные ноги, но Хана не обращала на боль внимания, полностью сосредоточившись на темноте перед собой. Вдруг нога ткнулась во что-то твердое. Хана опустилась на колени и ощупала гладкую поверхность – металл, рельсы. Приложила к рельсу ухо. Поезд. Куда он следует и откуда пришла она?
Хана положила руки на рельс, ощутила легкую вибрацию. Но гул сменился тишиной, рельс замер под ее пальцами. Вокруг растекалось безмолвие. В груди у Ханы нарастала паника. В какую сторону идти? Шум ветра – единственный звук, звезды – единственный источник света. Затем далеким призраком донесся слабый свисток. Девушка встала и пошла, положившись на сердце. Она шагала по шпалам, надеясь, что двигается на юг.
Шла она всю ночь. Боясь сбиться с ритма, терпела боль, когда наступала на острый камешек или щепку. Она уже больше суток ничего не пила и не ела, распухший язык едва ворочался во рту. Она думала только о воде, уговаривала себя дождаться утра, чтобы отыскать воду при свете дня. А пока тьма укрывает ее, надо идти.
Когда взойдет солнце, она отыщет воду и место для сна. Должно же здесь быть какое-нибудь озеро или речка, раз земля плодоносит, а в небе летают птицы. Утром она все найдет. “Не останавливайся, только не сейчас”. До моря так далеко, что ей не вообразить. Ее единственный шанс – не останавливаться. Идти. Шаг за шагом она заставляла ноги переступать, хотя они молили о передышке.
Забрезжил рассвет, ночь перетекала в сумрак, и Хана начала различать контуры своих вытянутых ладоней. Вскоре она уже видела железнодорожное полотно под ногами, а еще чуть погодя открылся и окружающий пейзаж. Луга с высокой травой сменились разнотравьем пониже.
С отчаянием Хана увидела, что параллельно путям тянется гравиевая дорога. В любую минуту могут проехать солдаты, а ей негде спрятаться. Она быстро сбежала с путей на другую сторону от дороги и устремилась в цветочные луга. Цветы доходили лишь до колен, и она продолжила бежать, все удаляясь от железнодорожной насыпи, пока та не обратилась в узкую полоску на горизонте. Тогда Хана свернула и двинулась параллельно путям, чтобы не заблудиться, иначе будет ходить кругами.
Вдали показались какие-то бурые глыбины. Тишину разорвало басовитое мычание. Хана заозиралась, выглядывая пастухов. Луг залило вставшее из-за горизонта солнце, но Хане было не до красоты разгорающегося дня. Глаза прочесывали луг, ища людей, но видели лишь буйволов. Одна буйволица протяжно застонала, и Хана подумала, что она, наверное, тельная. “Молоко!” И она помчалась к животным, не забывая осматриваться окрест.
Добежав, она пришла в уныние. Буйволица угодила в старый капкан, ржавые железные челюсти сомкнулись на задней ноге. Из кожного лоскута торчала надломленная кость. Животное снова замычало, и Хана заткнула уши. Это был предсмертный стон.
Хана отползла от несчастного создания, пытаясь отгородиться от утробного, полного муки рева, но звук проникал сквозь ладони. В памяти вдруг всплыла та ночь, когда ее привезли в бордель; кореянка, родившая мертвого младенца. Она слышала стоны женщины, как будто опять очутилась в той комнате, освещенной лишь свечой. Между раскинутых ног роженицы расползалась лужа крови. Хана вспомнила, как бросилась наверх, как впервые встретила Кейко – гейшу, что стояла на коленях у себя в комнате и рыдала, закрыв руками лицо.
Буйволица снова заревела. Хана отвела ладони от ушей. Она больше не в борделе. Она на свободе и, чтобы сохранить ее, должна быть решительной. Набравшись смелости, Хана обошла животное, приблизилась к голове. Глаза буйволицы, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Тише, милая, тише, – ласково прошептала Хана, погладив животное.
Буйволица затихла. Она дышала мелко и часто. С этого места Хана хорошо видела рану. Вся облеплена мухами, что-то шевелится внутри – должно быть, черви. Хана медленно поглаживала шею буйволицы. Видать, не первый день лежит. Хана представила, как ей больно. Она буквально почувствовала эту боль, как ощущала ласковое дуновение ветра. Она знала, каково это – беспомощно лежать, когда тело твое истерзано. Хана склонилась и зашептала животному в ухо:
– Спи, милая буйволица. Спи. Положи свою тяжелую голову на землю. Отдай мне свой утомленный дух и покинь это злосчастное место. Уходи прочь, уходи скорее. И прости меня, пожалуйста… прости.
Шепча, Хана медленно перемещалась к сломанной ноге. Продолжая поглаживать, ворковать, она оказалась над торчащей костью. Буйволица фыркнула, но лягнуть не пыталась. Возможно, выбилась из сил, но Хана в том не была уверена. Она смотрела на болтающуюся часть ноги, висевшую лишь на кожаном лоскуте и обрывках сухожилий.
Не дав себе времени передумать, Хана схватила ногу за копыто, быстрым движением вывернула и дернула со всей мочи. Ничего не получилось. Хана уперлась ногами в землю, откинулась назад всем корпусом, пятки взрыхлили почву. Железный капкан лязгнул, но цепь держала прочно. Буйволица взревела, и это было еще хуже стонов. Хана тянула, дергала и выкручивала, а буйволица отчаянно вырывалась. Они словно перетягивали канат.
И тут буйволица издала особенно душераздирающий и долгий стон. Капкан ударил Хану по ноге. Руки ее дрожали, сил почти не осталось. Хана чувствовала, что больше не выдержит, потянула в последний раз и повалилась навзничь, в обнимку с оторванной ногой, капкан дернулся следом. Буйволица продолжала бить землю копытами, отчаянно пытаясь отползти. Хана не могла взглянуть на перепуганное животное, а потому смотрела на дорожку из примятых и сломанных желтых цветов, оставшуюся за буйволицей. Животное, словно сдавшись, словно препоручая ей свою судьбу, затихло, только судорожно вздымалось брюхо да раздувались ноздри.
Хана, испытывая к себе отвращение, высвободила оторванную ногу из капкана. Она оказалась увесистой. Стараясь не думать о содеянном, Хана вскочила и с буйволиной ногой понеслась прочь. У нее не было ни желания, ни времени размышлять о совершенном насилии. Она глянула на копыто и с ужасом поняла, что живот призывно урчит. Она закричала. Но тут же наступила тишина, лишь стремительный шелест травы сопровождал бегущую со всех ног девушку.
Когда бежать стало невмоготу, Хана рухнула на землю и рассмотрела кровавую добычу. Что делать с ней, она не знала. Хорошо хоть все мухи и личинки отвалились, пока она бежала. Желудок урчал все громче, но Хана не могла себя пересилить. Она зажмурилась. Это не нога, внушала она себе. Это не нога. Это рыба – морское создание, угодившее к ней в сеть. Отец тысячу раз учил Хану чистить и потрошить рыбу – этим она и займется. Пойманной рыбиной. Перед глазами встали отцовские загорелые руки: в одной руке – макрель, в другой – нож, а Хана наблюдает, как руки ловко и быстро потрошат добычу.
