Сердце трепетало крошечной птичкой, но в доме раздавался лишь слабый храп. Хане захотелось вернуться. В голове замельтешили бесчисленные доводы против побега. Ей отрежут ногу, если поймают, а то и убьют. А если все-таки удастся сбежать, пострадают другие. Из-за нее девушек накажут, надолго посадят в карцер, могут просто убить. Вспомнился молящий голос Кейко: “Не бросай меня”.
В другом конце дома открылась входная дверь. На крыльце топали тяжелые солдатские башмаки. Если она решила остаться, придется снова бежать через зал, и утренний охранник ее увидит. Хана представила металлические зубья, впивающиеся в плоть.
Слишком поздно. Она не может остаться, не может пощадить спящих подруг. Хана встала и скользнула к двери. Прерывисто вздохнула, берясь за металлическую ручку. Та скрежетнула, и Хана замерла. Она не дышала, пока не повернула ручку до конца. Затем выдохнула и потянула дверь на себя. Та не поддалась. Хану бросило в жар. Она дернула изо всех сил. Ни с места. Дверь заперта. Она дура. Моримото над ней просто потешался.
Покорившись судьбе, Хана уперлась в дверь лбом. Она заслуживает наказания. Заслуживает смерти. Уже чувствуя на коже холод пилы, она почти теряла сознание, проваливаясь куда-то вперед, и, прежде чем успела сообразить, что происходит, дверь распахнулась. Девушка вывалилась во двор.
Где мост, о котором говорил Моримото, она знала. В конце тропинки, что видна из комнаты. Тропка бежит с милю на север, а перед мостом развилка. Там он ее будет ждать. Хана представила, как он ждет в темноте, как улыбается, завидев ее. Как бежит навстречу, как обнимает, целует, объятия словно удавка, поцелуи точно укусы. Затем увлекает ее вдоль реки к новой жизни, которую задумал для них в неведомой Монголии. Она видела его лицо словно воочию, слышала его голос: “Разве ты не хочешь, чтобы я тебя отсюда увез?”
– Нет, – прошептала Хана. – Я не хочу, чтобы ты меня увез.
И побежала.
Звезды освещали дорогу. Хана мчалась со всех ног, но не по узкой тропке на север, туда, где ее ждал Моримото, а на юг, в сторону Кореи и родного острова. Ноги словно понимали – он быстро сообразит, что она не придет, и работали на пределе сил. Они не остановятся, пока Хана не увидит берег, где когда-то стояла сестра, берег, что связал их навеки.
Летя сквозь тьму, она видела лицо Эмико, но иногда оно расплывалось, уступая место лицам других сестер – тех, что остались позади. Хана видела их ужас, когда после рассвета выяснится, что она исчезла. Видела ужас Кейко. Но продолжала бежать – пока легкие не начали гореть и боль не разлилась в груди. Она рвалась через эту огненную боль, словно с огромной глубины всплывала сквозь толщу воды к свету.
Эми
Сеул, декабрь 2011
В нескольких шагах от Эми всхлипывала старуха. На сцене женщина говорила в микрофон. Он пронзительно фонил, и толпа отвечала ему дружным стоном.
– Сегодня в честь тысячной демонстрации мы открываем памятник. В напоминание о беде так называемых женщин для утешения два скульптора создали статую Мира. Этот монумент посвящен всем женщинам и девушкам, которых угнали в сексуальное рабство, лишили детства, родных, здоровья и чести, а многих, о ком мы никогда не узнаем, – и жизни!
Ораторша направилась к группе женщин, и те быстро расступились, открывая серое полотнище. Еще две женщины, одетые в традиционные бело-розовые ханбоки, торжественно сдернули материю. Эми попыталась разглядеть, что там, но толпа перед ней сдвинулась. Раздались возгласы, смех, хлопки. Эми приподнялась на здоровой ноге, но без особого толку – слишком уж она маленькая, ничего не разглядеть за плечами и головам. Спотыкаясь, расталкивая людей, Эми заковыляла к статуе.
– Мама, постой! – крикнула Джун Хви.
Эми не отозвалась. Ей нужно увидеть. Она не знала, почему это так важно, но ощущала потребность прямо сейчас взглянуть на памятник. В просветах между телами людей она видела бронзовые проблески. Толпа перед Эми расступалась, будто таяла от ее прикосновений. И вот людское море осталось позади, и Эми судорожно вздохнула. Разреженный зимний воздух холодил легкие. Эми стояла перед изваянием в человеческий рост. Это была совсем юная девушка, с потерянным видом она сидела на стуле, рядом – еще один стул, пустой. Слабо сжатые кулаки бессильно лежат на коленях, а взгляд устремлен вперед, прямо на Эми.
Эми схватилась за грудь.
– Хана…
С пасмурного неба летели снежинки, лениво кружили в воздухе и будто в удивлении спускались к суетящимся внизу людям. Издали долетал высокий голос дочери, дрожащий от страха. Кто-то подхватил Эми, когда та повалилась на асфальт.
– Мама!
Эми уложили на спину, Джун Хви пристроила ее голову себе на колени. Подоспела и Лейн, вдвоем они нависли над Эми ангелами-хранителями. Лица в тени, не разглядеть, зимнее солнце окружает головы нимбами. Эми видела родителей, взирающих на нее с высоты, манящих в свое запределье. Желание отправиться к ним тянуло ее, как подводное течение. Если сопротивляться, она утонет, а если поддастся и унесется в море, то растворится в нетронутой ветром дали. Увлекаемая в неведомое, Эми обернулась, чтобы еще раз увидеть это лицо, лицо бронзовой девушки. Такое красивое, такое родное.
“Не сейчас, мама. Позже, папа. Хана меня наконец нашла. Как же я ее брошу, когда она проделала такой длинный путь?”
Хана
Маньчжурия, лето 1943
Первые лучи солнца окрасили горизонт. Хана торопливо сошла с дороги. Она не останавливалась всю ночь. На глаза никому не попалась. Лишь однажды мимо протарахтел грузовик, но Хана вовремя нырнула за придорожные кусты. Но разгорался день, и она понимала, что при свете дня никакие кусты не укроют. Она до костей промерзла на ветру и потому, вопреки опасности, радовалась солнцу.
Если Моримото пустится на ее поиски, то ему достаточно будет двинуться по кровавому следу, который она наверняка оставляет за собой. Ноги сбиты в кровь, изрезаны сухой травой. Каждые десять минут Хана останавливалась перевести дух, прислушивалась, не грохочут ли за спиной солдатские ботинки. При мысли о гневе Моримото ее пробрал озноб. Она ускорила шаг. Ее первый день на свободе.
Стараясь держаться справа от дороги, она двигалась на юг. Пейзаж радовал взгляд. Вдали вздымались и опадали холмы, луговые травы доходили до пояса. Можно свернуть в поле, укрыться в траве. Через несколько миль ноги отказались идти, Хана сошла с дороги, опустилась на землю. На окровавленные ступни она старалась не смотреть, наслаждалась неподвижностью. Вокруг жужжали букашки, мелкие желтые цветы покачивались на длинных стеблях, манили прилечь. И Хана легла, укрытая высокой травой от всего мира, недосягаемая, будто исчезнувшая из него. Только пульсирующая боль в ногах напоминала, что она еще жива.
Она понимала, что надо двигаться дальше, что Моримото не оставит ее в покое, однако ноги молили погодить, выждать еще хоть самую малость. Хана смотрела в небо, на причудливые облака – вот кит, быстро распадающийся на сотни могильных курганов, которые, в свою очередь, обращаются в рваные клочья. Хана вспомнила дым от сигарет Моримото, ползущий по комнате, и поежилась – его руки, шарящие по ее телу, его ненасытность, с которой он терзает ее рот, высасывая весь воздух из легких. Хану переполняла ненависть, сердце колотилось. Она села и прислушалась. Не звучат ли его шаги?
