Эми отхлебнула какао, горячая сладкая и густая жидкость обволокла рот. Ее дочь и Лейн молча пили какао, наблюдая за Эми, но не вмешиваясь.
Эми с тоской вглядывалась в толпу, надеясь, что кто-нибудь обернется и она увидит сестру.
Хана
Маньчжурия, лето 1943
Фотография Ханы теперь висела вместе с другими. Ее лицо обращено к посетителям, чтобы они знали: нужно встать в очередь к двери под номером 2, если выберут Сакуру. Простым солдатам дается полчаса, офицерам – час. Она как блюдо в меню – ее выбирают, оплачивают и потребляют.
Будни в борделе незатейливы. Подъем, мытье, завтрак, затем ожидание солдат. После девяти вечера подзадержавшихся мужчин выпроваживают. Тогда Хана моет использованные презервативы и моется сама, дезинфицирует и перевязывает раны, если такие появились. Потом девушки съедают скудный ужин, ложатся спать, а назавтра все повторяется. Хана обслуживает солдат по десять часов на дню шесть дней в неделю. Ее имеет по двадцать мужчин в день. Седьмой день предназначен для хозяйственных хлопот. Она прибирает комнату, стирает и чинит изорванное платье, наводит вместе с другими девушками порядок в борделе и ковыряется в чахлой грядке, поджидая доктора.
И никуда от этого режима не деться. Хане понадобилось две недели, чтобы смириться. Первая была самой тяжелой. Хана ничего не ела три дня кряду и три ночи безостановочно плакала. Позднее она узнала, что ей повезло – ее не отправили в подвальный карцер, куда иногда сажают непокорных или тех, кто заслуживает наказания посерьезнее порки. На третью ночь ее рыдания прервал стук в дверь.
– Хватит плакать, маленькая Сакура. Довольно. Это была Кейко. От испуга Хана замолчала. Кейко могли наказать за появление в ее комнате, отправить в подвальную камеру, о которой девушки рассказывали шепотом.
– Соберись! – сказала Кейко, суровый тон не соответствовал сочувственному выражению лица. Она нагнулась к Хане и отвела ей волосы с глаз. – Я знаю, о чем ты думаешь. Что тебе хочется умереть. Нам всем хотелось умереть в первые ночи. – Хана не ответила, и Кейко спросила: – Мечтаешь увидеть маму?
Маму. Нож в сердце.
– Я никогда ее не увижу. Я это знаю, – прошептала Хана, отворачиваясь. В голове зазвучали женские голоса с рынка. Даже если она переживет происходящее и вернется домой – что станет с родителями? Они умрут от горя.
– Если умрешь, наверняка не увидишь. Подумай о матери. Она так и не узнает, что с тобой случилось, и будет терзаться всю жизнь.
Перед глазами Ханы всплыло лицо матери, искаженное от горя, когда им доставили дядин меч. Сестру она спасла, а мать погубит. Нет, она вытерпит самую жестокую пытку, какую можно вообразить, но не уничтожит семью.
Но что дальше? День за днем она будет страдать, пока… сколько это продлится? До конца войны? Пока не забеременеет? Или пока не умрет? Мать и тогда не узнает о ее судьбе.
– Обещаю, что ты ее увидишь. Ты здесь не навсегда. Мы пробудем здесь сколько придется и разъедемся по домам.
Кейко все говорила, но Хана уже не слушала. “По домам”. Дом казался недостижимо далеким – местом из снов. Да и найдет ли она дорогу домой? Неужели Кейко говорит правду и ее отпустят?
– Давай-ка приведем тебя в порядок.
Кейко объяснила ей, как следует подмываться, и, когда Хана не отреагировала, сделала все сама.
У Ханы не было сил ее остановить. Антисептический раствор обжег сильнее, чем соленая вода при порезе, но Хана не издала ни звука. Кейко все говорила и говорила, как будто достаточно заполнить тишину – и все образуется.
– Война не продлится вечно, и ты здесь тоже не навечно. Соберись с силами, выживи, когда-нибудь тебя отпустят и ты вернешься к маме.
Хана посмотрела ей в глаза. Она не понимала, стоит ли верить этой многоопытной гейше, но та не отвела взгляд. Казалось, она вызывала Хану на спор. Хана не издала ни звука. После долгой паузы Кейко заговорила вновь:
– А раз ты поедешь домой, тебе надо следить за собой, пока ты здесь. Мыться после каждого солдата, съедать все, что дают, стирать одежду и прибирать комнату, чтобы не подхватить заразу от насекомых. Вот так мы и выживаем.
Кейко ушла, и Хана, снова улегшись на тощую циновку, уставилась в темноту и прислушалась к новым звукам вокруг – женщинам в их комнатах, скрипучей крыше, подвывавшему в стрехах ветру.
– Мама, забери меня отсюда. – Она повторяла это в пустоту вновь и вновь, пока слова не превратились в монотонный речитатив, проникший глубоко-глубоко в мозг.
* * *
Прошло две недели, Хана уже привычно следовала советам Кейко, ей удавалось не думать о смерти. Взамен она думала об обещании Кейко: настанет день, когда их всех освободят и она снова увидит семью. Солдаты продолжали выстраиваться к ее двери. Они не били ее, если она лежала неподвижно. Им было будто все равно, жива она или мертва, – им было достаточно ее тела.
Хината посоветовала Хане особый чай для облегчения боли между ног и во всем теле. Хана сделала пару глотков, но ей не понравилось. Голову словно в туман окунули. И непонятно, спишь ты или бодрствуешь. Позже она узнала, что это опиумный чай, и больше к нему не прикасалась. В школе детям рассказывали про опиум, про то, что употребляют его только слабые да ущербные. В первую очередь – китайцы, извечный враг корейцев.
Хана отказалась от особого чая отчасти из страха привыкнуть, но в основном – потому что хотела сохранить здравость рассудка. Хината пила опиумный чай постоянно. Это был ее способ выдержать, выжить. Хана знала, что это не для нее. Она утратит ясность мышления и снова соскользнет к мыслям о смерти. Воспоминания о доме прочны, но прочна и каждодневная бордельная мука.
Отказаться от опиума – первый шаг к выживанию. Когда разум чист, она может укрыться в воображаемом мире. И как только приходили мужчины, Хана соскальзывала в фантазию, ныряла в морскую глубину. Солдат входил в нее, она задерживала дыхание, и ей казалось, будто она и правда под водой – перед рывком на поверхность, к воздуху. Она никогда не смотрела мужчинам в лица. Лучше вообще не считать их людьми. Это машины, которые она должна обслуживать. Рано или поздно это заканчивалось, потому что всегда все заканчивается, и она засыпала. Она сама управляет своим сознанием и выбирает, что туда впускать, а что – нет.
По утрам первая мысль Ханы – всегда о море. В голове ее шумели волны, разбивающиеся о скалистый берег. Встала ли уже мать? Что она делает – готовит завтрак сестре и отцу? Обычно мать варит рисовую кашу с морской капустой и рыбой, что остались от ужина. Иногда жарит яйцо, потом мелко-мелко режет и добавляет в кашу. Хана чувствовала солоноватый вкус, и рот наполнялся слюной. В борделе им редко дают что-то помимо пары рисовых шариков или миски водянистого риса, которые готовит старая китаянка. На дне, если повезет, можно найти немного японских пикулей. Убогий огород часто разоряли солдаты, которые тоже были вечно голодные.
