– Я хотел вам сказать, – начал Месснер, – что очень скоро мне, по-видимому, запретят сюда приходить.
Гэн испугался. Как это: Месснеру запретят приходить?
– Вы потеряли работу? – спросил командир.
– Правительство считает, что и так потратило слишком много сил на переговоры.
– Что-то я не заметил с их стороны никаких усилий. Они не сделали нам ни одного разумного предложения.
– Я говорю это как человек, который вам симпатизирует, – продолжал Месснер. – Я не претендую на то, чтобы быть вашим другом, но хочу, чтобы всем в этом доме стало лучше. Сдайтесь! Прямо сегодня! Встаньте в такое место, где вас будет хорошо видно, и поднимите руки! – Месснер понимал, что его речь звучит неубедительно, но других слов найти не мог. В волнении он говорил на всех известных ему языках: родном немецком; французском, на котором учился в школе; английском, который изучил в молодости, когда четыре года прожил в Канаде; наконец, на испанском, который с каждым днем знал все лучше. Гэн старался изо всех сил, чтобы совладать с этими обрывками языков, но после каждой фразы ему приходилось делать паузу и думать. Неспособность Месснера остановиться на каком-то одном языке пугала его больше всего. Времени, чтобы сосредоточиться на смысле слов, ему не давали.
– А как насчет наших требований? Может быть, вам следовало говорить с ними в таком же тоне? Вы пытались убеждать их по-дружески?
– Они не пойдут ни на какие уступки, – ответил Месснер. – У вас нет никаких шансов, неважно, сколько это еще продлится. Можете мне поверить.
– Тогда мы убьем заложников.
– Нет, вы этого не сделаете, – сказал Месснер и потер свой глаз. – Я сказал вам при нашей первой встрече, что вы вменяемый человек. Даже если вы их убьете, это ничего для вас не изменит. Правительство тем более откажется вести с вами торг.
Снизу до них донесся голос Роксаны, которая спела какую-то музыкальную фразу, и Сесар ее повторил. Потом они вместе повторяли ее снова и снова, и получалось очень красиво.
Бенхамин некоторое время слушал музыку, а потом, как будто прозвучала фальшивая нота, ударил кулаком по шахматному столику. Впрочем, сегодня игра шла в другой комнате.
– Почему вы считаете, что это мы обязаны идти на уступки? Все считают, что мы должны сдаться только потому, что у нас за плечами долгая история поражений! Я пытаюсь освободить знакомых мне людей из тюрьмы! Я не собираюсь садиться туда вместе с ними. И у меня нет намерения отправлять в эти подвалы моих солдат! Я скорей предпочту увидеть их мертвыми, чем заживо погребенными!
«Ты увидишь их мертвыми, – подумал Месснер, – и у тебя не будет шанса увидеть их заживо погребенными». Он вздохнул. Нет, такого места, как Швейцария, не существует. И времени не существует. Он находился здесь всегда и останется здесь навеки.
– Боюсь, что у вас всего два варианта, – сказал он.
– Переговоры окончены! – Командир Бенхамин поднялся со своего места. Кожа его пылала. Каждое произнесенное и каждое услышанное им слово заставляло воспаляться пораженные лишаем участки лица.
– Они не могут окончиться! Мы должны продолжать переговоры до тех пор, пока не придем к согласию, таков приказ. Я умоляю вас подумать об этом.
– Месснер, а чем, по-вашему, я занимаюсь целыми днями? – Командир вышел из комнаты.
Гэн и Месснер остались одни в гостевой спальне, где заложникам не разрешалось находиться без охраны. Они слушали тиканье изящных французских часов на стене.
– Мне кажется, я больше этого не вынесу, – произнес наконец Месснер.
Не вынесет чего? Гэн считал, что все идет к лучшему, и не только для него. Люди стали счастливее. Посмотрите на них: они гуляют в саду! Бегают, занимаются спортом.
– Ситуация патовая, – сказал Гэн. – И может длиться сколь угодно долго. Пусть они оставят нас в покое, мы сами справимся.
– Вы что, заболели? – спросил Месснер. – Когда-то вы были здесь самым разумным человеком, а теперь сошли с ума, как все остальные. Вы что, полагаете, что они превратят это место в зоопарк, будут носить сюда еду и брать деньги за билеты? «Смотрите, как беззащитные заложники и свирепые террористы мирно сосуществуют под одной крышей!» Это не может долго продолжаться. Кто-нибудь положит этому конец, и вопрос только в том, кто именно примет решение и возьмет на себя ответственность за издержки.
– Вы считаете, что военные уже разработали план?
Месснер посмотрел на него с состраданием:
– Если вы здесь, то это не значит, что весь остальной мир перестал существовать.
– Это значит, что они их арестуют?
– В лучшем случае.
– Командиров?
– Всех до одного.
Всех до одного? Нет, в это число не должна попасть Кармен. А также Беатрис, Ишмаэль и Сесар. Перебрав в уме всех террористов, Гэн пришел к выводу, что не желает зла никому, даже хамам и дуракам. Он женится на Кармен. Он попросит отца Аргуэдаса скрепить их брак, чтобы все было законно, и, когда за ними придут, он сможет с полным основанием сказать, что она его жена. Но его брак спасет только ее одну, пусть для него она важнее всех. Для других он не мог придумать ничего. Неужели он дошел до того, что хочет спасти всех? Людей, которые столько времени держали его на прицеле и до сих пор не выпускают на свободу? Неужели он всех их полюбил?
– Что мы можем сделать? – спросил Гэн.
– Вы можете попытаться склонить их к сдаче, – сказал Месснер. – Но, если честно, я не уверен, что даже это им поможет.
Всю свою жизнь Гэн работал над тем, чтобы правильно произносить раскатистое итальянское «р» или причудливые сочетания датских гласных. Он помнил, как в детстве в родном Нагано сидел на кухне на высоком стуле и копировал американский акцент своей матери, чистившей овощи для обеда. Она окончила школу в Бостоне, да и по-французски говорила не хуже, чем по-английски. Его дед по отцовской линии в молодости работал в Китае, так что его отец хорошо владел китайским языком, а в школе изучал русский. В детстве Гэну казалось, что языки можно переключать, как телевизионные программы, и он изо всех сил старался не ударить в грязь лицом. Он и его сестры играли не в игрушки, а в слова. Они много читали, писали карточки с новыми словами, в поезде метро слушали обучающие записи. Гэн на этом не остановился. Полиглот от природы, он никогда не рассчитывал только на свой талант. Он постоянно учился. Он был рожден, чтобы учиться.
Но последние месяцы перевернули его жизненные установки на сто восемьдесят градусов, и теперь Гэн находил не меньше прелести в забывании прежних знаний, чем в накоплении новых. Он забывал так же усердно, как прежде познавал. Он ухитрился забыть, что Кармен состояла в террористической организации, захватившей его в заложники. Это далось ему непросто. Он заставлял себя практиковаться каждый день и наконец увидел в Кармен только любимую женщину. Он забыл о прошлом и будущем. Он забыл свою страну, свою работу, не желал думать о том, что с ним станет, когда все завершится. Он забыл о том, что в его нынешней жизни скоро будет поставлена точка. И в этом порыве Гэн был не одинок. Кармен тоже ничего не помнила. Она не помнила запрета на установление дружеских связей с заложниками. Поскольку просто так отмахнуться от этого запрета было нельзя, Кармен искала опору в поведении других солдат. Так, Ишмаэль ничего не помнил потому, что хотел стать вторым сыном Рубена Иглесиаса и получить работу в фирме у Оскара Мендосы. В мыслях он уже делил комнату с сыном Рубена Марко и – как старший брат – заботился о нем и учил жизни. Сесар все забыл потому, что Роксана Косс пообещала взять его с собой в Милан и учить петь. Он видел себя на сцене рядом с ней, под дождем из прекрасных цветов. Командиры способствовали всеобщей беспамятности, не замечая воцарившейся в доме атмосферы расслабленности и любви. Это давалось им тем легче, что они сами хотели многое забыть. Например, то, что именно они завербовали всех этих молодых людей, вырвали их из семей под предлогом борьбы за правое дело, сулили им златые годы и возможность показать себя. Они хотели забыть, что президент страны не явился на прием, на котором они планировали его захватить, и им пришлось менять планы и брать в заложники совсем других людей. Но главное, о чем им не хотелось вспоминать, так это о том, что они не позаботились о путях отступления. Они надеялись, что, если им хватит терпения, выход найдется сам собой. Зачем им было думать о будущем? О будущем не думал и никто из заложников. Отец Аргуэдас гнал от себя подобные мысли. По воскресеньям он служил мессу. Отправлял церковные таинства: причащал, исповедовал, даже отпевал покойника. Он заботился о душах обитателей дома, а все остальное не имело для него значения. Зачем ему было думать о будущем? Роксану Косс будущее совершенно не интересовало. Ей удалось стереть из памяти все то, что раньше она считала важным, и меньше всего ее тревожило, что у ее любовника есть жена. Она не думала о том, что в Японии он управляет огромной корпорацией, и о том, что они говорят на разных языках. Забвению поддались даже те, кто не должен был ничего забывать. Они жили мгновением и загадывали вперед не больше чем на час. Лотар Фалькен думал только о пробежках вокруг дома. Виктор Федоров думал о карточных партиях с друзьями и бесконечно обсуждал с ними свою любовь к Роксане Косс. Тецуа Като думал о своих обязанностях аккомпаниатора и больше ни о чем. Слишком тяжкий труд – помнить о вещах, которых у тебя нет. Исключение составляли Месснер, чья работа заключалась именно в том, чтобы помнить, и Симон Тибо, который даже во сне мог думать только о своей жене.
