В тот день Роксана Косс больше не пела. Ее голос сделал достаточно, и теперь сопрано занимала себя тем, что, сидя у окна на кушетке вместе с господином Хосокавой, просматривала партитуры. Когда им нужно было что-то сказать друг другу, они звали Гэна, но удивительно – до чего же редко они прибегали к его услугам! Присутствие господина Хосокавы вселяло в нее спокойствие. Когда они общались без слов, ей казалось, что он во всем и полностью с ней согласен. Она напевала начало партитуры, чтобы он понял, что у нее в руках, а затем они вместе листали страницы. Господин Хосокава не умел читать ноты, но он с удовольствием их рассматривал. Он не понимал языка либретто, языка певицы, языка этой страны. Ему все легче было свыкаться со всем тем, что он потерял, со всем, чего не знал. Вместо этого он восторгался тем, что имел, – возможностью сидеть рядом с этой женщиной и смотреть, как она читает. Рука Роксаны Косс порой касалась его руки, когда певица клала ноты на кушетку между ними, и продолжала покоиться на руке господина Хосокавы, пока Роксана продолжала читать.
Через некоторое время к ним подошел Като. Он поклонился Роксане, потом господину Хосокаве.
– Вы не будете возражать, если я поиграю? – спросил он своего начальника.
– Это было бы замечательно, – ответил господин Хосокава.
– А госпожа Косс не будет возражать, это не помешает ее чтению?
Господин Хосокава жестом изобразил игру на рояле, а потом кивнул на Като.
– Да, – сказала Роксана и тоже кивнула. Потом протянула руку за нотами. Като подал ей ноты.
– Сати, – сказал он.
– Сати, – улыбнулась она и снова кивнула.
Като подошел к роялю и заиграл. Теперь он играл совсем не так, как в первый раз, когда окружающие никак не могли поверить, что такой талант находился среди них и никто о нем не знал. Это было совсем не похоже на пение Роксаны, когда сердца у всех, казалось, замерли и забились вновь лишь после того, как она замолчала. Сати – это всего лишь музыка. Ее красотой можно наслаждаться, не впадая в ступор. Пока Като играл, мужчины спокойно продолжали читать книги или смотреть в окно. Роксана продолжала перелистывать партитуры, но то и дело останавливалась и прикрывала глаза. Только господин Хосокава и священник в полной мере понимали важность этой музыки. Они ясно слышали каждую ноту. Музыка отмеряла сбежавшее от них время. В ней воплощалась их жизнь в эту самую секунду.
В доме находился еще один человек, отдававший должное этой музыке, но не из числа заложников. В прихожей стояла и, не отрываясь, глядела в угол гостиной Кармен, и она прекрасно все понимала, хоть и не могла выразить словами. Благодаря музыке в ее жизни наступила счастливейшая пора. Ребенком, лежа на своем соломенном тюфяке, она никогда не грезила о таких чудесах. В ее семье, оставшейся далеко за горами, никто не мог себе даже представить дома, построенного из кирпичей, со стеклами, вставленными в окна, дома, где никогда не бывает ни очень холодно, ни очень жарко. Она сама никогда бы не поверила, что на свете может существовать такой огромный ковер, похожий на цветущий луг, или такой потолок, сверкающий золотом, или женщины из белого мрамора, что стоят по обеим сторонам камина и держат на головах каминную плиту. Даже этого было бы достаточно – музыки, и картин, и сада, который она патрулировала с винтовкой в руках, – но здесь была еще еда, которую давали каждый день, так много еды, что часть даже пропадала, как они ни старались доесть все. Здесь были глубокие белые ванны и блестящие изогнутые краны, из которых бесконечным потоком лилась горячая вода. Здесь были стопки пушистых белых полотенец, подушек и шелковых одеял, и столько места в комнатах и коридорах, что можно просто затеряться в них, и никто тебя не найдет. Да, конечно, командиры добивались лучшей жизни для народа, но разве они сами не были народом? Так ли будет ужасно, если больше ничего не случится и они все вместе останутся в этом роскошном доме навсегда? Кармен молилась изо всех сил. Молилась, стоя рядом со священником, в надежде, что это придаст ее просьбам убедительности. Она молилась о том, чтобы ничего не произошло. Она молилась, чтобы Господь взглянул на них сверху и увидел, как прекрасно они устроились, и оставил бы их в покое.
* * *
Сегодня ночью Кармен дежурила. Ей пришлось долго ждать, пока все в огромной гостиной уснут. Некоторые читали с фонариками, другие ворочались и вздыхали. Заложники, как дети, никак не могли угомониться, постоянно вставали то за водой, то в туалет. Наконец все успокоились. Кармен осторожно прокралась мимо тел и подошла к Гэну. Он лежал на спине, на своем обычном месте рядом с софой, на которой спал его начальник. Очки он снял, но даже во сне придерживал их рукой. В красивых чертах его лица таилось волшебство знания. Она видела, как его глаза быстро бегают взад и вперед под нежной, тонкой кожей век, но тело было неподвижно. Гэн спал. Дышал он спокойно и размеренно. Если бы только можно было заглянуть в его голову! Может быть, она изнутри вся набита словами, аккуратно разложенными в специальные ящички – по языкам? В сравнении с ним ее собственные мозги – пустой чулан. Конечно, он может отвергнуть ее просьбу, ну что тут страшного? Она точно ничего не потеряет. Всего-то и надо, что попросить. Открыть рот и попросить – но при одной мысли об этом у нее ком вставал в горле. В просьбах она смыслила не больше, чем в нотной грамоте и классической живописи. Кармен затаила дыхание и вытянулась на полу рядом с Гэном – бесшумно, как лунный свет, что ложится на листья деревьев. Она повернулась на бок и приблизила губы к уху спящего. Она была не мастерица просить, но она была гением тишины. Когда они тренировались в лесах, Кармен пробегала милю, не поломав ни прутика. Без единого звука она умела подкрасться к человеку сзади и хлопнуть по плечу. За незаметность Кармен послали на приступ в первых рядах – отвинчивать крышки на вентиляционных люках. И действительно, никто ничего не заметил. Она помолилась святой Розе Лимской и попросила у нее мужества. После стольких молитв о тишине она молила святую помочь ей заговорить.
– Гэн! – прошептала она.
Гэну снилось, что он стоит на морском берегу в Греции и смотрит в воду. Вдруг кто-то за его спиной, в дюнах, произнес его имя.
Сердце ее билось в груди, как молот. Кровь шумела в ушах. Кармен прислушалась и уловила голос святой.
– Сейчас или никогда, – говорила ей святая Роза Лимская. – Я с тобой только в это мгновение.
– Гэн!
Голос за спиной начал удаляться, и Гэн послушался, последовал за ним прочь с пляжа и из сна. Каждый раз пробуждение в вице-президентском доме вызывало в нем мучительное недоумение. Где он? Что это за отель? И почему он лежит на полу? Гэн все вспомнил и открыл глаза, думая, что снова зачем-то понадобился господину Хосокаве. Взглянул на софу, но вдруг почувствовал на своем плече руку. Повернув голову, он увидел рядом с собой красивого мальчика. Ах нет, не мальчика! Кармен. Своим носом она едва не касалась его носа. Он вздрогнул от удивления, но не от испуга. Как странно, что она лежит на полу, – вот все, что он подумал в эту минуту.
Совсем недавно военные наконец прекратили шарить по дому прожекторами, и ночь снова стала похожа на ночь.
