– А у него есть Беллини? – спросила Роксана, выслушав перевод. – Мне нужны его романсы. А также все оперные партитуры: Россини, Верди, Моцарт. – Она придвинулась к священнику и спросила, как о чем-то невозможном: – И Оффенбах.
– Оффенбах! «Сказки Гофмана»! – французские слова священник выговаривал хоть и плохо, но более-менее внятно. Название оперы он лишь читал на обложке пластинки.
– Так у него это есть? – спросила Роксана Гэна.
Гэн перевел вопрос, и священник ответил:
– Я видел у него партитуры. Позвоните ему, его зовут Мануэль. Я бы и сам с огромной радостью позвонил, если мне разрешат.
Так как командир Бенхамин закрылся в одной из верхних комнат с примочкой на своем пылающем лице и беспокоить его было нельзя, Месснер обратился к Эктору и Альфредо. Те выслушали просьбу без интереса.
– Для сеньориты Косс, – пояснил Месснер.
Эктор кивнул и махнул рукой, не глядя. Когда Месснер уже был в дверях, Альфредо пролаял: «Только один звонок!» – решив, что, согласившись чересчур быстро, они выказали себя слабыми лидерами. Оба командира сидели в кабинете и смотрели любимую мыльную оперу президента. Героиня, Мария, как раз говорила своему возлюбленному, что больше не любит его, надеясь, что в отчаянии он уедет из города и тем спасется от собственного брата, который задумал его убить, потому что тоже любит Марию. Месснер еще минуту постоял в дверях, глядя на рыдающую актрису. Она изображала горе столь убедительно, что он не сразу заставил себя уйти.
– Звоните Мануэлю, – сказал он, вернувшись в гостиную. Рубен сходил на кухню и принес оттуда телефонную книгу, а Месснер дал священнику свой сотовый и показал, как набрать номер. После третьего гудка в трубке ответили:
– Алло?
– Мануэль? – прокричал отец Аргуэдас. – Мануэль, алло! – Он чувствовал, что голос его срывается от волнения. Он говорит с человеком снаружи! Как будто с привидением из прежней жизни, с серебристой тенью, шествующей из придела в алтарь. Мануэль. Отец Аргуэдас пробыл в заложниках меньше двух недель, но при звуке этого голоса почувствовал себя так, словно уже умер для мира.
– Кто это? – В голосе зазвучала подозрительность.
– Это твой друг, отец Аргуэдас! – Глаза священника наполнились слезами, и, жестом попросив прощения у присутствующих, он отошел в угол и спрятался в пышных складках оконных штор.
На другом конце провода повисла длинная пауза.
– Это что, шутка?
– Мануэль, нет! Это я звоню!
– Отец?
– Да! Я тут в… – начал было отец Аргуэдас, но потом заколебался. – Меня тут задержали.
– Мы знаем! Отец, с вами все в порядке? Как они с вами обращаются? Так, значит, они разрешают вам звонить?
– Со мной все в порядке. Со мной все прекрасно. Звонить – нет, они нам не разрешают, просто сейчас особые обстоятельства.
– Мы каждый день молимся о твоем здравии. – Теперь уже срывался голос его друга. – Я домой прихожу только пообедать! Буквально только что вошел в дверь! Если бы ты позвонил пять минут назад, меня бы не было дома! Ты цел, здоров? Мы тут наслушались о вас всяких ужасных вещей!
– Вы молитесь о моем здравии? – Отец Аргуэдас намотал на руку тяжелую занавеску и прижал щеку к мягкой материи. Единственный раз на его памяти имя отца Аргуэдаса упоминали во время мессы перед тем, как он принял сан – вместе с именами еще двадцати трех священников. Подумать только, те люди, за кого он молился, теперь сами молятся за него! Подумать только, Господь слышит его имя из стольких уст! – Пусть они молятся за всех нас – за заложников и террористов одинаково!
– Мы молимся, – заверил Мануэль. – Но за твое здравие служим отдельную службу.
– Поверить не могу! – прошептал он.
– У него есть ноты? – спросила Роксана Косс, а Гэн повторил вопрос священнику.
Отец Аргуэдас наконец опомнился.
– Мануэль! – Он закашлялся, пытаясь скрыть волнение. – Я звоню тебе с просьбой об одной услуге.
– Проси что хочешь, друг мой! Им нужны деньги?
Предположение, что он, находясь среди толпы богачей, может просить деньги у учителя музыки, заставило отца Аргуэдаса улыбнуться.
– Ну что ты, нет! Мне нужны ноты! У нас тут есть оперная певица…
– Роксана Косс.
– Ну, ты сам все знаешь. – Отец Аргуэдас порадовался сообразительности своего друга. – Ей нужны ноты, чтобы репетировать.
– Я слышал, ее аккомпаниатор погиб. От рук террористов. Я слышал, что они отрезали ему руки.
Отец Аргуэдас был потрясен. Что еще о них напридумывали, пока они тут сидят?
– Ничего подобного! Он умер своей смертью! У него был диабет! – Должен ли он защищать террористов? Разумеется. Нельзя же допустить, чтобы их ложно обвинили в отрезании рук у пианиста. – Здесь все не так ужасно. Правда, вполне терпимо. Мы нашли другого аккомпаниатора. Он сидит в заложниках вместе с нами и играет очень хорошо. – Он перешел на шепот. – Может, даже лучше, чем первый. Ей нужны самые разные ноты, оперные партитуры, романсы Беллини, Шопен для аккомпаниатора. У меня есть список.
– Все, что она хочет, у меня есть, – уверенно заявил Мануэль.
Священник услышал, как его друг шуршит бумажками, ищет ручку.
– Я ей так и сказал.
– Ты говорил обо мне Роксане Косс?
– Разумеется. Потому я и звоню.
– Она теперь знает, как меня зовут?
– Она хочет петь по твоим нотам, – заверил его священник.
– Даже сидя под замком, ты продолжаешь делать добрые дела, – вздохнул Мануэль. – Какая честь для меня. Я им все принесу сейчас же. А обедать вообще не буду.
Они уточнили список, и отец Аргуэдас еще раз перепроверил его с Гэном. Когда все было согласовано, священник попросил своего друга не класть трубку. Чуть поколебавшись, он протянул телефон Роксане.
– Попросите ее что-нибудь сказать, – обратился он к Гэну.
– Что именно?
– Что-нибудь. Не имеет значения. Попросите ее перечислить названия опер. Она согласится?
Гэн передал просьбу Роксане Косс, и та взяла телефон и поднесла его к уху.
– Алло? – сказала она.
– Алло? – в тон ей ответил Мануэль, старательно подражая ее английскому выговору.
Она посмотрела на отца Аргуэдаса и улыбнулась. И смотрела на него все время, пока перечисляла названия опер.
– «Богема», – сказала она. – «Так поступают все женщины».
– Помилуй боже! – прошептал Мануэль.
– «Джоконда», – продолжала Роксана, – «Капулети и Монтекки», «Мадам Баттерфляй»…
Священнику показалось, что в груди у него разливается какой-то яркий белый свет, жаркое сияние, от которого глаза заслезились, а сердце принялось биться так, как бьется ночью отчаявшийся человек в запертые двери храма. Если бы он был способен сейчас поднять руку и дотронуться до нее, то наверняка не смог бы удержаться от соблазна. Но этого не случилось. Он был почти парализован ее голосом, музыкой ее слов, ритмичным плеском оперных названий, слетающих с ее губ, исчезающих в телефоне, чтобы достигнуть ушей Мануэля за две мили отсюда. Священник понял, что переживет эту переделку. Что когда-нибудь наступит день, когда он будет сидеть с Мануэлем на кухне в его забитой нотами квартирке, и они вместе будут бесстыдно предаваться сладостным воспоминаниям вот об этой самой минуте. Он должен выжить – хотя бы ради этой чашки кофе со своим другом. И пока они будут вспоминать, перебирая названные ею оперы, отец Аргуэдас будет думать, что из них двоих он гораздо счастливее, потому что именно на него она смотрела, пока говорила по телефону.
