– Разумеется, он не будет возражать, если вы оставите его у себя.
– Скажите мне еще раз его имя.
– Хо-со-ка-ва.
– Хосокава, – повторила она медленно. – Ведь это его день рождения мы тут отмечали?
– Да. Он чувствует себя ужасно виноватым из-за всего случившегося. У него очень развито чувство ответственности.
– За то, что это его день рождения?
– За то, что вы и ваш друг приехали сюда выступать. Он считает, что вы оказались в этой ловушке из-за него, и, может быть, ваш друг… – И снова Гэн остановился. Такая прямолинейность была ни к чему. Вблизи лицо Роксаны Косс казалось совсем юным, почти девичьим – ясные глаза, длинные волосы. Но Гэн знал, что певица старше его по крайней мере лет на десять, ей уже под сорок.
– Передайте господину Хосокаве, что я… – сказала она, но прервалась и начала убирать с лица волосы и закалывать их оставшимися шпильками. – Да какого черта?! Можно подумать, я так занята, что не могу поговорить с ним сама. Он говорит по-английски? Ну, вы переведете. Вы сейчас среди нас единственный, кто занимается делом. На свете есть языки, на которых вы не говорите?
Гэн улыбнулся, представив себе длинный список языков, на которых он не говорил.
– На большинстве языков я не могу сказать ни слова, – ответил он.
Роксана Косс взяла его под локоть, словно боялась лишиться чувств, и они вместе проследовали через комнату. Ей и вправду стоило опасаться обморока. У сопрано выдался крайне тяжелый день. Все мужчины в комнате замолкли, подняли головы и проводили их взглядом: молодой японский переводчик бороздит просторы гостиной рука об руку со знаменитой певицей! Какое удивительное и прелестное зрелище представляла ее ладонь на его рукаве, и эти бледные пальцы, почти касающиеся его запястья!
Когда господин Хосокава, который все это время старался смотреть в другую сторону, понял, что Гэн ведет Роксану Косс прямо к нему, то почувствовал, что краснеет до самого ворота рубашки, и вскочил на ноги в ожидании гостьи.
– Господин Хосокава, – сказала Роксана и протянула ему руку.
– Госпожа Косс, – ответил он и поклонился.
Роксана села на стул, господин Хосокава занял соседний. Гэн придвинул к ним стул поменьше и уселся в ожидании.
– Гэн сказал, что вы чувствуете свою вину за все происходящее, – начала она.
Господин Хосокава кивнул. Он говорил с ней с предельной откровенностью: так разговаривают люди, знакомые всю жизнь. Но что такое жизнь? Этот день? Этот вечер? Террористы перевели стрелки часов, и всякое понятие о времени исчезло. Теперь, когда чувство вины удавкой сжимало его горло, лучше быть честным, пусть и в ущерб приличиям. Господин Хосокава признался, что отклонил множество приглашений, поступивших из этой страны, но согласился, узнав, что приедет она. Признался, что у него и в мыслях не было устанавливать с этой страной экономическое сотрудничество. Признался, что всегда был большим поклонником ее таланта, и перечислил города, в которых видел ее на сцене. Наконец, он признался, что в некоторой степени несет ответственность за смерть аккомпаниатора.
– Нет, – возразила она. – Нет-нет! Я пою в самых разных местах. Но очень редко соглашаюсь петь на частных приемах. Говоря по правде, у большинства людей просто нет на меня денег. Но раньше я давала частные выступления. Я приехала сюда вовсе не из-за вашего дня рождения. При всем моем уважении к вам, я даже не помнила, кто виновник торжества. Кроме того, насколько я понимаю, эти люди пришли сюда тоже не из-за вас: им нужен президент.
– Да, но я, так сказать, запустил механизм, – настаивал господин Хосокава.
– А может, это я запустила? – ответила она. – Я тоже хотела отказаться. И отказывалась несколько раз, пока наконец они не предложили мне очень много денег. – Она наклонилась вперед, и Гэн с господином Хосокавой тоже склонили головы. – Не поймите меня превратно. Я не считаю, что винить в случившемся некого. Виноватых тут полным-полно. Но вы в их число не входите.
Если бы в этот момент члены «Семьи Мартина Суареса» вдруг открыли настежь двери, бросили свои автоматы и отпустили на волю всех заложников, то и тогда господин Хосокава не почувствовал бы такого облегчения, какое он ощутил, услышав, что Роксана Косс его прощает.
Несколько бойцов вскрыли пакеты, которые привез на каталке Месснер, и принялись раздавать присутствующим сэндвичи, банки с газировкой, куски шоколадного пирога и воду в бутылках. Что-что, а голодная смерть, по всей видимости, им теперь не угрожает. Когда они взяли по сэндвичу, парень легонько встряхнул пакет, предлагая брать еще. Быть может, из-за того, что они сидели с Роксаной Косс?
– Такое впечатление, что я осталась на ужин, – сказала она, разворачивая один из свертков, будто подарок. Внутри оказались два толстых ломтя хлеба, а между ними – кусок мяса, приправленный чем-то красно-оранжевым – не то соусом, не то болгарским перцем. Сок закапал на бумагу, которую певица расстелила на коленях. Мужчины вежливо ждали, пока она начнет есть, но долго ждать им не пришлось: она была голодна.
– Отличный бы вышел скандальный снимок, – сказала Роксана Косс, поднося сэндвич ко рту. – Вообще-то я очень разборчива в еде.
– В чрезвычайных обстоятельствах правилами можно и поступиться, – сказал господин Хосокава, а Гэн перевел. Ему было приятно смотреть, как она ест, приятно сознавать, что горе не захлестнуло ее настолько, чтобы угрожать здоровью.
Гэн, посмотрев на свой сэндвич – два куска влажного хлеба и кусок жирного мяса (еще вопрос, чье это мясо?), призадумался, так ли уж он голоден. Оказалось, что очень голоден. Он отвернулся от Роксаны и господина Хосокавы, опасаясь, что измажет губы оранжевым жиром. Но Гэн не успел осилить и половины сэндвича, как подошел один из парней, в бейсбольной кепке. Мало-помалу переводчик начинал различать этих мальчишек. Вот у этого к бейсбольной кепке приколот значок с Че Геварой; у другого на боку висит нож; у третьего – на шее, у самого горла, болтается дешевая ладанка со Святым Сердцем. Некоторые были очень высокими, другие очень маленькими, у некоторых только-только пробивались усики, кто-то был весь в прыщах. Мальчишка, которого Гэн приметил с самого начала возле Роксаны, тонкими чертами лица походил на изображения Мадонны. А парень, который подошел к нему сейчас, говорил на таком безграмотном испанском, что Гэну пришлось изрядно постараться, чтобы разобрать: его хотят видеть командиры.
– Прошу меня извинить, – сказал переводчик по-английски и по-испански, снова завернув в бумагу свой ужин и осторожно положив сверток под стул в надежде, что, когда он вернется, все будет на месте. Особенно ему хотелось попробовать пирога.
Командир Эктор делал карандашные пометки в блокноте, старательно выводя каждое слово.
– Имя? – спросил командир Альфредо человека, сидящего на красной оттоманке возле камина.
– Оскар Мендоса. – Человек вытащил носовой платок и вытер рот. Он только что прикончил кусок пирога.
