– Мне надо обязательно повидаться с ней до вашего отъезда из города. Скажи ей: пусть позвонит мне, мы договоримся о времени визита.
В такси по пути домой Вилли размышляла, как это можно устроить, если до отъезда в Суссекс осталось всего два дня.
* * *
Эдвард, отпустивший Бракена, который отвез его в контору после обеда, забрал ключи от машины у мисс Сифенг, своего секретаря, наполнил серебряный портсигар из стоящего на огромном письменном столе ящика эбенового дерева, где ее заботами никогда не иссякали запасы сигарет, и взглянул на часы. Самое начало пятого, времени на чай еще хоть отбавляй, если он пожелает. Заседание правления отменили, поскольку Старик пожелал отбыть в Суссекс, а у Хью разыгралась мигрень. Если бы Старик не выразил желания уехать, заседание состоялось бы, и Хью сидел бы зажмурившись, белый и молчаливый, разве что поспешно соглашался бы с любым внесенным предложением. О головных болях Хью было лучше даже не заикаться: он становился раздражительным и срывался по любому поводу, и потому все молчали, отчего Эдвард чувствовал себя еще хуже. Брата он любил и переживал оттого, что сам он вернулся с войны невредимым, а здоровье Хью из-за той же войны так сильно пошатнулось.
Мисс Сифенг просунула в дверь аккуратную головку.
– Мистер Уолтерс был бы признателен, если бы вы уделили ему минутку, мистер Эдвард.
Эдвард снова бросил взгляд на часы и всем видом выразил беспокойство и удивление.
– Боже милостивый! Вы не попросите его подождать до понедельника? Я и без того опаздываю на встречу. Передайте ему, что в понедельник я приму его первым же делом.
– Я передам.
– Что бы я без вас делал! – Он одарил ее ослепительной улыбкой, взял свою шляпу и вышел.
* * *
Всю дорогу домой, сначала в подземке, потом в автобусе, мисс Сифенг повторяла эту его реплику, смаковала улыбку, пока она не разрослась до масштабов романа (благопристойного, разумеется). Он понимал ее, признавал истинную ценность, чего остальные никогда не делали, и этим, в сущности, настолько искалечил ее, что она не удосуживалась ставить себе в заслугу такие скучные подробности, как добросовестность, умение легкой рукой замешивать тесто и ладить с племянниками и племянницами.
* * *
Дело не столько в его желании выпить чаю с Дениз, размышлял Эдвард за рулем, направляясь из центра на запад, сколько в приличиях. Он не сказал бедняжечке о своих каникулах, зная, что она расстроится, а он не любил видеть ее расстроенной. На следующей неделе, с переездом Вилли в Суссекс, когда Дениз рассчитывает быть посвободнее, его здесь не будет вовсе, потому что в таких случаях заботы родных неизбежны, и за исключением единственного вечера в клубе, он уже получил приглашения на ужины. Именно поэтому он просто обязан повидаться с Дениз. Маленькие равномерные всплески ответственности и волнений чередовались в нем: он принадлежал к числу счастливцев, которым действительно нравилось поступать так, как следует.
* * *
Дениз лежала на диване в своей зеленой гостиной, одетая в черное дневное платье с широким красным кушаком. Она грациозно вскочила, услышав от горничной о его приезде.
– Эдвард, как чудесно! Вы себе не представляете, как я скучала!
– Скучающей вы не выглядите.
– Ну… внезапно уже не скучаю, – она приложила ладонь к его щеке. Ее ногти были накрашены под цвет кушака, легкий аромат Cuir de Russie овеял его. – Чаю? Или виски?
– Даже не знаю…
– Дорогой, обязательно выпейте что-нибудь, иначе у Хильдегарды возникнут подозрения.
– В таком случае – виски. Странное имя для горничной.
– Она немка, так что нет. Скажите, когда хватит.
– Полагаю, я хотел сказать, что странно иметь горничную-немку.
– О, в агентстве их пруд пруди. Обходятся не дороже, а работают гораздо усерднее. Их сейчас многие нанимают.
Последовала пауза; Эдвард пригубил виски, а потом, не то чтобы желая узнать, но просто не понимая, как перейти к щекотливому разговору, спросил:
– А что вы читали?
– Новую Анджелу Теркелл. Весьма занимательно, но вы, ручаюсь, не читаете романов, не так ли, дорогой?
– Признаюсь чистосердечно: не читаю.
Он, в сущности, вообще не читал, но, к счастью, она не спрашивала, не то эта подробность добавила бы еще одну песчинку в пригоршню ее незнаний о нем. Чем дольше они были знакомы, тем больше выяснялось подобных вещей.
Она снова расположилась на диване. Со своего места ему был виден ее затылок, изящество которого подчеркивала короткая пышная стрижка…
– Нельзя ли нам пойти наверх, как вы думаете?
– А я уж думала, вы так и не спросите.
В любви она была изумительна – с виду равнодушная, но страстная под этой маской. И неожиданно пышнотелая: в одежде она выглядела по-девчоночьи тонкой, но когда раздевалась, это было совсем другое дело. Он сказал как-то, что ей лучше вообще без одежды, но ничего хорошего из этого не вышло. «Послушать тебя, так я распутница!» – и ее большие светло-серые глаза начали наливаться слезами. Но возможно, дело было не в этих его словах, потому что потом она сказала:
– Насколько я понимаю, ты едешь куда-то в глушь на каникулы.
– Да, – подтвердил он, – кто тебе сказал?
– Я столкнулась с Вилли в парикмахерской. Это было больше недели назад, а ты до сих пор ничего мне не сказал!
Он объяснил, как неприятно ему было расстраивать ее.
– То есть ты просто уехал бы, не предупредив меня?
И тут она расплакалась. Он взял ее в объятия, покачал, заверил, что конечно же нет, как она могла подумать, что он способен на такую гнусность? Разумеется, он не уехал бы, и вообще, это же всего на две недели.
– Я так безумно тебя люблю.
Он знал, что это правда. Он еще раз занялся с ней любовью, и она, кажется, повеселела. «Все серьезно, правда?» – спросила она, и в принципе он был с ней согласен, но напомнил, что ни в коем случае не причинит боль Вилли, ведь он ее тоже любит.
– И она твоя жена.
А ведь еще есть Найджел, славный малый, всей душой преданный ей, – об этом все знали, и он взглянул на часы, чтобы было проще сказать, что ему уже пора – боже милостивый, ты только посмотри, сколько времени, ему и вправду пора. И он ушел, пообещав связаться с ней на следующей неделе, но неделя намечается сумасшедшая. В общем, он сделает все, что сможет.
* * *
Полли медленно шагала домой по Черч-стрит, прижимая к себе неряшливый газетный сверток с купленными подсвечниками. Стоял дивный солнечный вечер, небо было голубое, такой нежной голубизны, и люди выглядели по-летнему. Люстры в лавке миссис Крик таинственно поблескивали, переливались неземным синим и зеленым сиянием. Полли задумалась о том, кто их покупает: она еще ни разу не видела, чтобы кто-нибудь выносил из лавки люстру, и решила, что, наверное, лакеи приходят в самую рань и доставляют их во дворцы. Огромные бидоны стояли у молочной лавки, изнутри выложенной такой красивой зеленой с белым и кремовой плиткой. Полли уже решила, что одна комната у нее в доме будет в точности как эта молочная лавка, но не для того, чтобы продавать молоко, а просто чтобы сидеть в ней и рисовать. Луиза предложила держать в ней жаб, им там было бы так уютно и прохладно, но Полли собиралась держать в своем доме только кошек – белую и черную с белым, как у колдуньи, и с длиннющими усами. Потому что Помпей к тому времени, наверное, умрет, он ведь уже старый, не меньше восьми лет, по словам ветеринара, и его уже четыре раза сбивали машины, если не переезжали совсем; кончик хвоста у него был сломан и загнут крючком, двигался он неуклюже для кота. Полли строила планы, стараясь не думать о том, как он умрет, но то и дело возвращалась мыслями к нему и чувствовала, как в горле встает горячий ком. И даже если Помпей проживет еще восемь лет, к тому времени своего дома у нее еще не будет. На его покупку она скопила двадцать три фунта четырнадцать шиллингов и шесть пенсов, но дома же стоят сотни фунтов, значит, придется ей спасти кому-нибудь жизнь, или нарисовать великолепную картину, или летом найти зарытый клад, чтобы хватило денег. Или построить дом. А в саду будет могилка Помпея. Она уже свернула на Бедфорд-Гарденс и теперь была почти у дома. Глаза она вытерла обрывком газеты и сразу захотела рыбы с картошкой, которой от нее пахло.
