– Ай! Так нечестно! – крикнула она вслед Тедди. – Ты прижал меня к веранде!
Анджела взглянула на длинную грязную ссадину с бусинками крови.
– Пойдем поищем твоего отца. Рану надо промыть.
– Он уехал. Повез Зоуи на станцию, потому что ее мама заболела.
– Поверь мне, Клэри, йод нужен обязательно. Сейчас я тебе помогу.
Вмешалась подоспевшая Полли:
– Это очень мило с твоей стороны, но ты же не знаешь, где здесь что лежит, – сказала она Анджеле и увела Клэри в дом.
Анджела получила возможность уйти и зашагала вниз по склону холма, мимо Милл-Фарм и дальше, к Бэттлу. Она шагала медленно, опасаясь перегреться и не желая, чтобы у нее начал блестеть нос. И все-таки она успела устать к тому времени, как Руперт остановил машину и посигналил ей.
– Куда ты ходила?
– Просто прогуляться.
– Садись. Давай лучше прокатимся, – он толкнул дверцу, Анджела чинно села в машину. Так просто, думала она в то первое утро.
На холм они въехали молча, но когда приблизились к воротам Хоум-Плейс, Руперт сказал:
– Мне что-то пока не хочется домой. Почему бы нам не проехаться еще немного? Но если у тебя есть занятия получше, могу тебя высадить.
– Я с вами, – делая вид, будто соглашается нехотя, ответила она.
Видимо, он понял все так, как она и задумала, потому что ответил:
– Очень любезно с твоей стороны. Вообще-то у меня есть проблема, и мне обязательно надо с кем-нибудь поговорить.
Это было настолько неожиданно и лестно для нее, что она не сумела придумать достаточно взрослый и небрежный ответ. Она искоса взглянула на него: он слегка хмурился, следя за дорогой. Его темно-синяя фланелевая рубашка была расстегнута вверху, так что виднелась длинная худая шея. Интересно, когда он наконец объяснит, в чем дело, и какого черта он и Зоуи…
– Я покажу тебе великолепный вид, – сказал он.
– Хорошо, – отозвалась она, расправляя яблочно-зеленую вуалевую ткань на коленях.
Когда они прибыли на место, она увидела то, чего и ожидала. Никакого смысла в красивых видах она не усматривала: похоже, им просто приписывают чрезмерно большое значение, когда смотреть больше не на что, как сейчас – только на мили полей хмеля, обычные поля, леса и несколько старых фермерских домов. Руперт остановил машину на гребне холма, они прошли к калитке рядом со ступеньками для перехода через изгородь. Анджеле он предложил сесть на ступеньку, сам прислонился к калитке рядом и все смотрел, смотрел вдаль. А она наблюдала, как он смотрит.
– Изумительно, правда? – наконец сказал он.
– Да, изумительно.
– Сигарету?
– Да, будьте добры.
Он поднес огонек ей, прикурил сам, посмотрел на нее и сказал:
– А ты, похоже, очень сдержанный человек, да? Рядом с тобой так спокойно.
– Когда как, – отозвалась она. Ей вовсе не хотелось, чтобы рядом с ней было спокойно, но она с нетерпением ждала продолжения разговора о ней самой – ждала, когда он поймет, каким интересным человеком она намерена стать ради него.
– Дело в том, что мой отец хочет, чтобы я бросил преподавать рисование и начал работать в его компании. И если я так и сделаю, с точки зрения живописи это все равно что сжечь мои корабли. С другой стороны, преподавание отнимает так много времени и сил, что я и так почти не рисую, вдобавок это немного несправедливо – лишать шанса на более комфортабельную жизнь всех остальных. Что скажешь?
– Боже мой! – наконец воскликнула она, попытавшись обдумать его слова и потерпев полное и окончательное фиаско. – А что говорит Зоуи?
– О, она целиком и полностью «за». И я, конечно, могу ее понять. Не слишком-то ей весело быть на положении бедной родственницы, а живописью она никогда особо не интересовалась. И вдобавок дети… – Он умолк, на лице отразилась явная неуверенность.
– А как же вы сами? То есть чего хотите вы? – К ней вернулось самообладание, и стало ясно одно: вставать на сторону Зоуи она не намерена.
– В том-то и дело. Видимо, я ничего особо и не хочу – или, по крайней мере, хочу недостаточно сильно. Потому мне и кажется, что я обязан…
– Поступить так, как хотят другие?
– Наверное, да.
– Но ведь тогда вы никогда не узнаете правду, верно? И потом, откуда вам знать, что вы справитесь?
– Умница! Разумеется, этого я не знаю.
– А разве вы не можете бросить преподавание и просто быть художником?
– Нет, это вряд ли. За свою жизнь я продал всего-навсего четыре картины, причем три из них – родственникам. Так мне не прокормить троих человек, не считая меня.
– Нельзя ли работать в семейной компании и рисовать в свободное время?
– Нет. Видишь ли, рисовать только по выходным невозможно потому, что выходные предназначены для детей – и конечно, для Зоуи.
– На месте Зоуи, – осторожно начала она, – я бы в выходные сама занималась детьми. И хотела бы, чтобы вы рисовали. Когда любишь кого-нибудь, желаешь, чтобы этот человек занимался тем, чем ему хочется, – услышав от себя эти слова, она поверила, что это правда.
Он только отбросил окурок и засмеялся. А потом, заметив укоризну в огромных голубых глазах, сказал:
– Ты такая лапочка, и я уверен, что ты правда так считаешь, но не все так просто.
– А я и не говорила, что это просто, – возразила она. Ей не нравилось, когда ее называли лапочкой.
Но Руперт, для которого ситуация была настолько знакомой, что она и представить себе не могла, счел своим долгом загладить вину.
– Извини. На самом деле я не хотел, чтобы это прозвучало высокомерно. Я считаю тебя на редкость здравомыслящим человеком, умным не по годам, и вдобавок, – он протянул руку и легко коснулся ее лица, – ты поразительно красива. Так лучше? – Он испытующе вгляделся в ее глаза, чуть виновато улыбаясь.
Это было как удар молнии – ее в буквальном смысле слова поразила любовь. Сердце дрогнуло и остановилось, а потом заколотилось стремительно и сбивчиво; она затаила дыхание, голова закружилась, перед глазами поплыл туман, а когда его лицо вновь стало отчетливым, ощутила невыразимую слабость – словно ее конечности растворялись, и теперь ей предстояло упасть со ступеньки, растаять в траве и уже больше никогда не подняться на ноги.
– ..может быть, нам стоит?..
– Да… Что?
– Вернуться, чтобы успеть к обеду. Ты что, не слушала меня? Ты как будто далеко отсюда.
Она осторожно поднялась и неловкими шагами последовала за ним к машине. То место на лице, которого коснулись его пальцы, ярко пылало.
По пути домой он заговорил о том, что с ее стороны было очень мило и любезно выслушать его нудный рассказ, а что же она сама? Чем она намерена заняться? Еще недавно она жаждала этого вступления, надеясь заинтриговать, впечатлить и очаровать его. Но теперь было слишком поздно: она уже не могла быть никем, кроме как своим новым «я», и, похоже, ничего не смела сказать и никогда бы не посмела.
