– Прекрасный мальчик, – сказал доктор Карр. Он улыбался.
Взгляд Сибил был с безмолвной мольбой прикован к его лицу. Врач посмотрел на нее с нежностью, как на любимую, и положил ребенка ей на руки. Глядя, с каким благоговением Сибил приняла крошечное окровавленное существо, теперь уже кричащее во весь голос, Рейчел невольно прослезилась. Спальня наполнилась восторгом и любовью.
А потом доктор Карр стал решительным и деловитым. Рейчел было велено налить в таз теплой воды и искупать ребенка, пока выходит послед. Рейчел повязала вокруг талии полотенце и бережно приняла малыша из рук Сибил. Она страшно боялась чем-нибудь навредить ему. Заметив это, доктор Карр грубовато успокоил: «Не стеклянный, не разобьется», забрал у нее ребенка и положил на спинку в таз.
– Поддерживайте ему головку и мойте губкой. Вот так, – и он вернулся к Сибил.
Ребенок в воде перестал кричать и напрягаться, взглядом открытых синевато-серых глаз он обводил комнату, сжимал пальцы в кулачок и разжимал; его коленки были разведены, ступни согнуты под прямым углом к ногам, из одной крошечной ноздри вышел пузырек слизи. Доктор Карр, от взгляда которого, по-видимому, ничто не ускользало, наклонился над малышом и прочистил ему нос свернутым из ваты жгутиком. Ребенок нахмурился, выгнул спинку так, что показались все тоненькие ребрышки, и опять расплакался. Его кожа оттенка маленьких розовых ракушек была нежной, как лепесток. Время от времени он делал плавные движения то ручками, то ножками, и иногда, казалось, посматривал на Рейчел, но его взгляд был непроницаемым. Она старательно и даже почтительно обмывала его губкой: он выглядел одновременно и беспомощным, и величественным.
– Можно уже вынуть и вытереть его, а потом мы его взвесим. Провалиться мне на этом месте, если в нем меньше семи фунтов с лишним, но убедиться все-таки не помешает. Вот так, миссис Казалет, – по комнате вдруг расплылся запах теплой крови. Было без четверти пять.
* * *
Хью добрался до Хоум-Плейс лишь через двадцать минут после рождения его сына. Он проколол шину и был вынужден заменить. К его приезду Дюши уже кормила Рейчел сэндвичами с ветчиной и поила чаем, акушерка миссис Пирсон благополучно прибыла, а доктор Карр, сам наскоро выпив чаю, вернулся к пациентке принимать второго ребенка (значит, все-таки близнецы), рассчитывая, что это случится в ближайшее время. Рейчел вышла забрать детскую одежду из машины.
– Мне хочется проведать Сибил. Как думаешь, ничего, если я поднимусь к ней? – спросил Хью, пока они шагали к дому.
– Хью, милый, я не знаю. А как ты обычно поступаешь?
– Ну, Сибил зовет меня, только когда все уже в полном порядке, но раньше такого, как сейчас, не случалось.
– Так или иначе, одежду надо отнести наверх. А то твоему сыну приходится довольствоваться кашемировой шалью.
– Он в порядке?
– Он чудо! – воскликнула она с таким жаром, что Хью невольно улыбнулся и заметил:
– А я и не знал, что тетушки способны на такую épris
[14].
– Просто я, видишь ли, присутствовала при его появлении на свет. Миссис Пирсон не смогла приехать сразу, так что я помогала, чем могла.
– Очень она мучилась?
– Во всяком случае, не наслаждалась. Но держалась она чудесно и очень храбро. Доктор Карр сказал, что со вторым все должно пройти быстрее – так ему кажется, – поспешно добавила она на случай, если наговорила лишнего.
– О, прекрасно, ты молодчина, Рейч. Может, мне все-таки дадут повидаться с ней – хотя бы на секунду.
Но когда они подошли к дверям спальни, миссис Пирсон открыла им, отошла, что-то спросила у Сибил, а потом вернулась и сообщила, что миссис Казалет передает мужу привет, но просит зайти к ней попозже, и Хью, уверенный, что миссис Пирсон нужна его жене, не осмелился попросить показать ему новорожденного сына.
* * *
Сибил, изнурительная пытка родами для которой возобновилась, жаждала видеть Хью, но о том, чтобы хотя бы на миг показаться ему в таком состоянии, не могло быть и речи. Она опять застряла, первый ребенок оставил у нее разрывы, и несмотря на все заверения доктора Карра, ей казалось, что все это будет продолжаться вечно или пока силы не оставят ее. В действительности же прошло еще полтора часа, а потом стало ясно, что этот ребенок идет не головкой, а тазом вперед. Доктору Карру пришлось применить щипцы, чтобы соединить вместе ножки ребенка, к тому времени обрадованной Сибил дали хлороформ, и на этот раз она не видела, что измученное и окровавленное маленькое создание вышло из нее с пуповиной, обвившейся вокруг шеи, и так и не смогло сделать ни единого вдоха. Младенца оставили в покое до выхода последа, подмыли и зашили Сибил, а потом доктор Карр дождался, когда она придет в себя настолько, чтобы выслушать, что ребенок родился мертвым. Сибил попросила показать его, и его показали. Оглядев безвольно обмякшее белое тельце, она протянула руку и дотронулась до головки.
– Девочка… Хью так расстроится, – единственная слеза скатилась по ее щеке: она была слишком измождена, чтобы плакать.
Последовала пауза, потом врач мягко произнес:
– У вас прекрасный сын. Хотите, ваш муж придет проведать вас обоих?
Полчаса спустя доктор Карр устало сел за руль своего старого «форда». Предыдущей ночью он ездил по вызовам, утром провел операцию, потом побывал у пяти пациентов и наконец принял роды у миссис Казалет, а он уже не так молод, как раньше. Несмотря на сорокалетний опыт, рождение ребенка по-прежнему волновало его, с роженицей он чувствовал настолько прочную связь, какой не возникало в другое время. Досадно, что второй ребенок родился мертвым, но по крайней мере один выжил. Господи, как же он старался привести в чувство второго малыша, но об этом его мать никогда не узнает. Он надавливал на крошечную грудку несколько минут, пока не понял: все напрасно. Миссис Пирс хотела завернуть трупик и убрать с глаз долой, но доктор знал, что мать захочет увидеть его. Когда он сошел вниз, ему налили щедрую порцию виски, а он предупредил мистера Казалета, что его жена совершенно обессилена, поэтому долго оставаться с ней не стоит; что ей сейчас необходимо, так это чашка вкусного чая и сон, а не сцены и эмоции, хотел добавить он, но, взглянув в лицо отцу, решил, что излишне сентиментальничать тот не будет. Мистер Казалет выглядел приличным и понимающим человеком, не то что некоторые, легкомысленные пустомели, любители выпить. А теперь ему пора к Маргарет. В прежние времена он по возвращении домой часто рассказывал ей о родах – взбудораженный, даже одухотворенный тем, что на его глазах вновь свершилось старое, как мир, чудо. Но после того, как они потеряли обоих сыновей на войне, слушать его рассказы жене стало невыносимо, и он держал все в себе. Она превратилась в тень, стала тихой и безвольной, произносила лишь краткие банальности о доме и погоде, да о том, как он занашивает одежду, и тогда он купил ей щенка, с тех пор она только о нем и говорила. Он вырос и превратился в толстого избалованного пса, но она по-прежнему говорила о нем как о щенке. Больше он ничем не мог ей помочь, словно его горе было просто немыслимо поставить в один ряд с ее горем. Он и эти мысли держал в себе. Но когда он ехал один в машине, согретый виски изнутри, то думал об Иэне и Дональде, о которых никогда не говорили дома и которые, как ему казалось, были бы окончательно забыты, если бы не его память и не их имена на деревенском монументе.
