И звонок, конечно, услышали и пришли гораздо быстрее, чем показалось Сибил. Ее усадили обратно на стул, Дюши послала Айлин за Реном или Макалпайном – любым из них, лишь бы поскорее, а сама позвонила доктору Карру. Он на обходе, сообщили ей, но сейчас его известят, и он немедленно приедет. Дюши не сказала невестке, что поговорить с врачом не удалось, просто заверила, что он уже едет, что Айлин и кто-нибудь из мужчин отнесут ее в спальню, а она, Дюши, побудет с ней, пока врач не приедет. «И все будет в порядке», – заключила она так уверенно, как только могла, но ей было страшно, она жалела, что Рейчел нет рядом. Рейчел всегда умела действовать в трудную минуту. Плохо, что воды отошли так рано; никаких следов крови она не заметила и не хотела тревожить Сибил вопросом о ней. Если бы только Рейчел была здесь, думала она почти сердито, она же всегда здесь, и вдруг уехала, да еще в такой момент! Сибил кусала губы, стараясь не плакать и не кричать. Дюши крепко сжала ее руку в обеих своих руках; она помнила, как приятно, когда тебя так держат, и хранила верность заговору молчания при родах, естественному и благопристойному для таких женщин, как они. Боль положено терпеливо сносить и забывать о ней, но на самом деле она никогда не забывалась, и глядя, как безмолвно мучается Сибил, Дюши слишком отчетливо вспоминала ее.
– Ну-ну, мой утеночек, – приговаривала она. – Малыш будет прелестный, вот увидишь.
* * *
Рейчел хотела бы иметь больше времени, чтобы подготовиться к встрече. Хотела бы пообедать вдвоем (только она и Сид) в «Белом олене», но ей и в голову не приходило ослушаться Дюши в этом вопросе, как, в сущности, и в любом другом – это положение вещей оставалось незыблемым на протяжении всей ее жизни. Двадцать лет назад, когда ее извиняла молодость (ей было всего восемнадцать), некий молодой человек побуждал ее отвоевать больше свободы, но ей, разумеется, нисколько не хотелось свободы с ним. По мере того, как она взрослела, причиной ее послушания становился скорее возраст ее родителей, нежели ее собственный, и мысль о том, что в тридцать восемь лет она по-прежнему не в состоянии распоряжаться, как пожелает, своим временем (а в данном случае не только своим), не вызывала серьезного чувства ущемления. Жаль, конечно, но потакать своим желаниям – это уже патология, термин, которым в семье Казалет выражали крайнюю степень порицания.
Поэтому Рейчел, сидя на заднем сиденье, искала в происходящем положительные моменты. День чудесный, жаркий и солнечный, она и Сид прекрасно прогуляются после обеда вдвоем, а если захватят с собой термос и печенье, то у них появится законный повод пропустить чай в кругу семьи.
Тонбридж ехал со своей обычной скоростью, двадцать восемь миль в час, и Рейчел нестерпимо хотелось попросить его ехать быстрее, но всем было известно, что он никогда не опаздывает к поезду, поэтому просить его поспешить нелепо.
В сущности, она уже видела, что они приедут заранее. Она подождет на перроне, сказала она Тонбриджу, а он сообщил, что ему надо кое-что забрать из Till’s для Макалпайна.
– Так съездите туда, а потом встретимся возле Till’s, – решила Рейчел, радуясь, что вовремя распознала удобную возможность.
На станции было очень тихо. Один из носильщиков поливал станционную клумбу – алые герани, темно-синие лобелии и белый алиссум, следы энтузиазма декораторов, вдохновленных коронацией. В дальнем конце перрона единственная пассажирка с ребенком ждала поезда на Гастингс, чтобы провести день на море – судя по ведерку, деревянной лопатке и набитой, как для пикника, хозяйственной сумке. Рейчел прошла через мост к месту, где они сидели, потом решила, что не хочет сейчас общаться ни с кем, лучше молча дождаться, когда приедет Сид, но все же порадовалась, когда к ним медленно подполз пыхтящий поезд, поскольку самой себе казалась слишком недружелюбной. Поезд остановился, двери распахнулись, появились пассажиры, и Сид, одетая в коричневый чесучовый костюм с поясом, с непокрытой головой, коротко стриженная и смуглолицая, с улыбкой зашагала ей навстречу.
– А вот и я! – воскликнула Сид, и они обнялись.
– Я понесу.
– Ни в коем случае, – она подхватила небольшой, делового вида чемоданчик, который поставила, чтобы поприветствовать Рейчел, и взяла ее под руку.
– Мне представлялось, что ты встретишь меня прямо верхом на велосипеде, но, видимо, ты оставила его за мостом. У тебя усталый вид, дорогая. Утомилась?
– Нет. И я не на велосипеде. Увы, здесь Тонбридж, и нас ждут дома к обеду.
– А-а!
– Но потом нам предстоит чудесная прогулка, а чай мы возьмем с собой, чтобы не пришлось возвращаться к нему.
– Звучит великолепно, – сказано это было с убежденностью, Рейчел повернулась, рассчитывая заметить иронию, но не обнаружила ее. Сид встретилась с ней взглядом, подмигнула и продолжала:
– Храни тебя Господь, мой ангел, за извечное желание, чтобы все были счастливы. Я не шучу. Идея и вправду великолепная.
От станции они отошли в молчании: для Рейчел – блаженно-дружеском, а для Сид – исполненным такого неистового счастья, что говорить она была не в состоянии. Только когда они миновали ворота аббатства, она спросила:
– А если мы устроим пикник, дети не увяжутся за нами?
– Все они на пляже. И вернутся только к чаю.
– А-а, интрига проясняется, причем самым восхитительным образом.
– Я подумала, может, ты останешься на ночь. Мы могли бы поставить ко мне в комнату раскладную койку.
– Правда, дорогая? Но придется дождаться, когда Дюши пригласит меня.
– Пригласит обязательно. Она тебя обожает. Жаль, что ты не захватила скрипку. Но можно позаимствовать у Эдварда. Ты же знаешь, как Дюши нравится играть с тобой сонаты. Как Иви?
– Об этом я тебе расскажу в машине.
Иви звали сестру Сид, страдающую несерьезными, но зачастую упорными и затяжными недомоганиями. Она подрабатывала секретарем у известного музыканта, а Сид, с которой она жила, распоряжалась их скудными средствами и присматривала за Иви всякий раз, когда она в этом нуждалась или считала, что нуждается.
Так что в машине, держась с Сид за руки, Рейчел расспрашивала ее об Иви и узнавала, что у той сенная лихорадка и предположительно язва, хотя врач иного мнения, и что Иви рассчитывает, что Сид в августе свозит ее к морю. Соблюдение приличий в присутствии Тонбриджа обладало особым очарованием, от него обеим хотелось смеяться, ведь это же так глупо – у них нет ни малейшего желания обсуждать Иви. Они посмотрели друг на друга, точнее, Сид посмотрела на Рейчел и не смогла отвести взгляд, и Рейчел будто пронзили эти маленькие, карие, выразительные, широко расставленные глаза, и она уже почувствовала, что краснеет, когда Сид хихикнула, изрекая какую-то дурацкую банальность вроде «нет худа без добра» тоном, каким провозглашала бы какой-нибудь трескучий лозунг, добавила «так, кажется, говорят», и это на время рассеяло напряжение. Тонбридж, который ехал чуть быстрее обычного (торопился к обеду), совершенно не понимал, о чем речь.
