– Милдред, ты же знаешь, я тебе не запрещаю говорить ни о чем.
– У меня нет никакого желания продолжать.
Немного погодя она заявила:
– Дома нечего есть.
– Можно открыть банку сардин.
– Сардин! Сардин! – повторила она таким тоном, словно речь шла о консервированных мышах, засунуть которых в жестянку могло прийти в голову лишь сумасшедшему. – Можешь есть сардины, сколько пожелаешь, если они тебе так нравятся. А что от них творится со мной, ты прекрасно знаешь!
«Я знаю, что хотелось бы сотворить с тобой мне, – мысленно откликнулся он. Сначала – медленно-медленно задушить, а потом выкинуть в колодец». Жестокость этой мысли, а также легкость и быстрота, с которой она возникла, вызвали у Пикторна отвращение. «Я ничем не лучше Криппена», – подумал он. Зло, непостижимое уму. Он положил руку на ее колено.
– Прости, что испортил тебе вечер. Развлечение вышло так себе, верно? А что на ужин, мне неважно. Что бы ты ни подала на стол, будет замечательно, как всегда, – мельком взглянув на нее, он убедился, что нашел верные слова.
– Если бы ты только слушал, что тебе говорят! – вздохнула она. – Надеюсь, у нас еще остались яйца.
* * *
Этот ужин никогда не кончится, думала Зоуи. Они ели холодного лосося с молодым картофелем и горошком, пили неожиданно приятный рейнвейн (впрочем, Уильям, считавший белое вино дамским напитком, выпил бутылку кларета). На десерт подали шоколадное суфле, а потом наконец – стилтон и портвейн, но это случилось не скоро, потому что все были так увлечены разговором, что забывали положить себе овощи, которые им передавали, и мужчины съели по второй порции лосося, а потом, конечно, вспомнили об овощах. Руперту пришлось передавать их, и все это время они вели разговоры на несколько тем одновременно, в том числе и о театре, – ну, это и ей было интересно, только не французские пьесы, не Шекспир и чтобы роли не в стихах. Потом Эдвард повернулся к ней и спросил, какие пьесы ей нравятся, а когда она ответила, что в последнее время не видела никаких, стал рассказывать о пьесе «Французский без слез». И не успела она подумать, что название выглядит довольно скучно, рассмеялся и сказал: «А помнишь, Вилли, ту чудесную девушку, Кей, или что-то в этом роде, и как один из мужчин сказал: "Она дала мне зеленый свет", а другой ответил, что, по его мнению, она вообще скуповата на красный и желтый?» А когда Вилли кивнула и улыбнулась так, словно делала ему одолжение, он снова повернулся к Зоуи: «Думаю, вам стоило бы посмотреть ее, она вас рассмешит». Эдвард нравился Зоуи, ей казалось, что его тянет к ней. Перед ужином, по пути в столовую, он похвалил ее платье. Платье было темно-синее, вуалевое, в крупных белых ромашках с желтыми серединками и довольно низким треугольным вырезом, и когда она почувствовала, что Эдвард разглядывает ее платье, то повернулась к нему – он и вправду смотрел на нее. Слегка улыбнувшись, он подмигнул ей. Она попыталась нахмуриться, но вообще-то это был лучший момент за весь ужин, и она задумалась, неужели Эдвард в нее влюбился. Само собой, было бы ужасно, но ведь она не виновата. Она будет держаться отчужденно, но с пониманием; она, пожалуй, позволит ему один поцелуй, потому что один раз не считается, и он застигнет ее врасплох, или пусть думает, что застиг. Но она объяснит ему, что так нельзя, что сердце Руперта будет разбито, и вообще она любит Руперта. Ведь это правда. Они пообедают в «Плюще» – это будет уже после поцелуя, обед предназначен для объяснений. Теперь, когда она вышла замуж, ее почти не приглашают на обеды, а Руперту, как преподавателю живописи, не по карману принимать у себя гостей. Эдвард будет умолять ее хотя бы о редких встречах, и она уже начинала подумывать, не согласиться ли хотя бы…
– Дорогая, это не тот человек, который смотрел на тебя в «Горгулье»?
– Какой человек?
– Ты знаешь, о ком я. Невысокий, с глазами навыкате. Поэт.
– Нет, не знаю. Я не спрашиваю фамилий у людей, которые глазеют на меня!
Ей показалось, что она попала в точку, но после минутной паузы Сибил вдруг произнесла:
– Дилан Томас в ночном клубе? Любопытно!
Руперт кивнул:
– Вот именно.
Дюши сказала:
– Поэтов всегда можно было встретить повсюду. Только сейчас они, похоже, ушли в подполье. Во времена моей юности они считались persona grata. Их можно было встретить как на званых обедах, так и в другой, совершенно обычной обстановке.
– Дюши, дорогая, «Горгулья» не в подполье, до нее вверх четыре этажа.
– Правда? А мне казалось, все ночные клубы находятся в подвалах, уж не знаю, почему. Я там никогда не бывала.
Уильям вставил:
– Теперь уж поздно.
– Слишком поздно, – невозмутимо отозвалась она и позвонила Айлин с приказом убирать со стола.
Не упуская случая приласкаться к ней, Эдвард заметил:
– Никогда не видел смысла в поэзии, не пойму, о чем вообще толкуют эти ребята.
Вилли, услышавшая его, возразила:
– Дорогой, но ведь ты вообще ничего не читаешь. Какой смысл делать вид, что не читаешь только поэзию?
Пока Эдвард добродушно отвечал, что одного интеллектуала в семье вполне достаточно, Зоуи оценивающе смотрела на Вилли. Почему-то она казалась не парой Эдварду. Она была… не то чтобы непривлекательной, но отнюдь не эффектной. Ее костистый нос был слишком крупным, массивные брови на угловатом лице – чересчур темными, а не сероватыми, как волосы, а фигуре, хоть и по-мальчишески стройной, тем не менее недоставало соблазнительности. Карие глаза выглядели неплохо, но губы были слишком тонкими. В целом удивляло, как красавец Эдвард мог выбрать ее в жены. Конечно, она многое умела – не только хорошо ездила верхом и играла в теннис, но и музицировала на фортепиано и еще каком-то инструменте вроде дудки, и по-французски читала, и плела настоящие кружева для подушек, и переплетала книги в мягкую кожу, и ткала коврики под приборы на стол, а потом украшала их вышивкой. Казалось, не найдется ничего такого, чего бы она не умела, причем она занималась всеми этими делами отнюдь не по практическим соображениям – Эдвард был гораздо богаче Руперта. А еще у Вилли, по выражению матери Зоуи (а следовательно, и самой Зоуи), имелись связи во влиятельных кругах, хотя Зоуи старалась о таком вслух не говорить. Отец Вилли был баронетом; у них в гостиной стояла его фотография в серебряной рамке: баронет выглядел ужасно старомодным, с обвислыми белыми усами, как у моржа, в воротнике-стойке, тугом галстуке и с меланхоличным выражением глаз. Он был композитором, и довольно известным. Зоуи мечтала, чтобы Руперт тоже прославился; портретами можно заработать кучу денег, надо только знать, кого писать. А леди Райдал – настоящая мегера. Зоуи виделась с ней только однажды, здесь же, вскоре после замужества. Дюши пригласила ее в гости, потому что все они очень любили сэра Хьюберта и сочувствовали его жене, когда он умер. Леди Райдал ясно дала понять, что не одобряет накрашенные ногти, девушек в шортах, кинематограф и женщин, пьющих спиртное, – брюзга и зануда.
