Дерри ей не принадлежал. Ей не разрешали заводить собаку, и она, отчасти чтобы поддерживать в себе вызванное этим запретом недовольство, каждое утро водила на прогулку вокруг квартала дряхлого бультерьера соседей. Еще одной причиной этих прогулок было то, что Луизу завораживал дом, в котором жил Дерри. Огромный, видный из глубины ее сада и совершенно непохожий на ее собственный или дома ее подруг. Детей в нем не было. Слуга, который впускал Луизу, всегда уходил, чтобы привести Дерри, и ей хватало времени побродить по черно-белым мраморным плиткам холла, заглянуть в открытые двустворчатые двери галереи и в гостиную за ней. Каждое утро в этой комнате она видела беспорядок, как после роскошного приема гостей: пахло египетскими сигаретами вроде тех, которые курила тетя Рейчел, повсюду всегда стояли цветы с крепким ароматом (гиацинты весной, лилии сейчас, гвоздики и розы зимой), валялись пестрые шелковые подушки, и повсюду – десятки бокалов, открытые коробки шоколадных конфет, иногда ломберные столы с колодами карт, блокнотами для записи очков и карандашами, украшенными кисточками. В гостиной царили вечные сумерки, кремовые шелковые шторы были наполовину задернуты. Луизе казалось, что хозяева дома, которых она никогда не видела, скорее всего, баснословно богатые иностранцы и, наверное, декаденты.
Гулять с Дерри, которому, как говорили, уже тринадцать лет, а значит, девяносто один по таблице собачьих возрастов, которую Луиза составила сама, было довольно скучно, поскольку он мог лишь плестись, поминутно останавливаясь у каждого фонарного столба, но Луизе нравилось вести собаку на поводке, по-хозяйски улыбаться прохожим. Пусть думают, что это ее собака. И к тому же она жила надеждой когда-нибудь застать кого-то из хозяев дома или их друзей-декадентов отключившимися в гостиной и хорошенько рассмотреть их. Прогулка была недолгой, потому что ей полагалось упражняться час до завтрака, до восьми сорока пяти, а потом еще принять холодную ванну – папа считал, что это ей полезно. В свои четырнадцать лет Луиза иногда чувствовала себя очень юной и готовой ко всему, а иногда – истомленной годами, изнуренной, когда требовалось сделать то, чего от нее ждали.
Отведя Дерри домой, она встретила молочника. Его пони Пегги она хорошо знала, даже проращивала для нее траву на лоскутке фланели, ведь Пегги никогда не бывала за городом, а всякому, кто читал «Черного Красавчика», известно, как это ужасно для лошади – так и не побывать на воле.
– Славный денек, – заметил мистер Пирс, пока она гладила Пегги по морде.
– Да, не правда ли?
– «Я наблюдал, как солнечный восход…»
[2] – пробормотала она, проходя мимо. Когда она выйдет замуж, муж будет восхищаться ею, потому что у нее всегда найдется подходящая цитата из Шекспира на любой случай, каким бы он ни был. С другой стороны, может, она вообще ни за кого не выйдет замуж, потому что Полли говорила, секс – это страшная скучища, а в браке от него никак не отвертишься. Конечно, если Полли ничего не напутала, а с ней такое частенько бывало, и Луиза уже заметила, что «скучищей» она называла то, с чем не согласна. «Ничего ты в этом не смыслишь, Джордж», – добавила она. Ее отец называл всех незнакомцев Джорджами, то есть мужчин, конечно, такая у него была любимая присказка. Луиза позвонила в дверь трижды, чтобы Филлис сразу поняла – это она. «Мешать соединенью двух сердец я не намерен»
[3]. Звучит немного раздраженно, но благородно. Будь она египтянкой, вышла бы за Тедди, как делали фараоны: в конце концов, Клеопатра – итог шести поколений инцеста, что бы он ни значил, этот инцест. Чем плохо не ходить в школу, так это тем, что знаешь не то, что другие; вот она и сглупила на рождественских каникулах, сделав вид при кузине Норе, которая ходит в школу, что секс уже не в моде, и сразу стало ясно: ничего-то она в этом не смыслит. Она уже собиралась позвонить еще раз, но Филлис открыла дверь.
* * *
– А вдруг Луиза войдет?
– Чепуха. Она пойдет гулять с собакой, – и не успела она добавить ни слова, как он накрыл ее рот своим, с колючей полоской усов над верхней губой. Спустя некоторое время она подняла ночную рубашку, он навис над ней. «Вилли, милая», – повторил он трижды перед тем, как все закончилось. Выговорить «Виола» ему никогда не удавалось. Он тяжело вздохнул, убрал руку с ее левой груди и поцеловал в шею.
– Китайский чай. Не понимаю, как тебе удается всегда пахнуть фиалками и китайским чаем. Хорошо было? – добавил он. Он всегда так спрашивал.
– Чудесно, – эта ложь во спасение предназначалась для нее самой и с годами стала звучать почти утешением. Разумеется, она его любила, так что еще она могла сказать? Ведь секс как-никак – это для мужчин. А женщинам, по крайней мере порядочным, не положено интересоваться им. Однажды мать намеками дала ей понять (в тот единственный раз, когда отдаленно коснулась этой темы), что отказывать мужу – значит совершать худшую ошибку из возможных. Вот она и не отказывала никогда, и если восемнадцать лет назад испытала шок, сопровождавшийся острой болью, когда выяснилось, что же это все-таки означает, с годами привычка приглушила ощущения до уровня всего-навсего снисходительной неприязни, и в то же время это был способ доказать ее любовь мужу, способ, который она считала правильным.
– Наполни мне ванну, дорогой, – сказала она вслед ему, когда он покидал комнату.
– Непременно.
Она хотела было выпить вторую чашку чая, но тот остыл, поэтому она встала и открыла большой гардероб красного дерева, размышляя, что надеть. Предстояло утром сводить няню и Лидию в Daniel Neal за летней одеждой. Потом был запланирован обед с Гермионой Небворт, после они отправятся вместе в ее магазин, может, она выберет одно-два вечерних платья – в такое время года Гермиона обычно распродавала вещи, пока все не разъехались на лето. Потом обязательно надо проведать маму, потому что вчера она так и не успела, только не засиживаться, потому что надо еще успеть переодеться к театру и ужину с Уэрингами. Но в магазин Гермионы полагалось являться одетой по меньшей мере элегантно. Она остановила выбор на льне цвета овсянки, отделанном лазурной репсовой лентой, купленном там же в прошлом году.
Жизнь, которую я веду, думала она (мысль не новая, скорее возобновляющаяся), – именно то, чего от меня ждут: ждут дети, всегда ждала мама и, конечно, ждет Эдвард. Вот что происходит с людьми в браке, только не каждому удается сочетаться браком с таким видным и приятным мужчиной, как Эдвард. Но избавление от самой идеи выбора, или, по крайней мере, избавление от необходимости выбирать после первых же свиданий, придало ее поведению желательную степень долга: она была серьезной натурой, обреченной на жизнь более поверхностную, чем мог бы выдержать ее характер (если бы все сложилось совсем иначе). Несчастной она себя не чувствовала, просто была способна на большее.
Переходя через лестничную площадку к большой гардеробной мужа, примыкающей к их ванной, она услышала, как Лидия этажом выше кричит на няню. Значит, ей уже заплетали косички. С нижнего этажа слышался до-мажорный этюд фон Бюлова. Луиза репетировала.
