Дом вырос перед ней, квадратные окна светились золотом, из кухни слышался звон посуды, которую мыли слуги. К тому времени, как она добрела до коттеджа и поднялась по крутой лестнице, стаканчик хереса, выпитый перед ужином, начал сказываться, и она, подумывая, не поразгадывать ли в постели кроссворд (истинная роскошь), поняла, что вся газета будет посвящена «ситуации», подлинному и ужасному положению в Европе, которое она так легкомысленно игнорировала, будучи дома. Радуясь всему добру, что принесла с собой «ситуация», она напрочь забыла про худо. Если будет война… но война все равно будет – если не прямо сейчас, то рано или поздно. Ей вспомнились прелестные полотна Ренуара в галерее Розенберга и Элфта, куда она ходила все лето, и она вознесла молитву, чтобы их успели вывезти вовремя.
* * *
Хью зашел в кабинет Эдварда перед самым обедом, на который они собирались съездить вместе. Мисс Сифенг, которая стояла у стола, готовясь забрать письма, принесенные Эдварду на подпись, одарила его сдержанной приветственной улыбкой.
– Еще минутку, старина. Присаживайся.
Но Хью, насидевшийся за утро, продолжал вышагивать по большой комнате, обшитой панелями из альбиции, и делать вид, что разглядывает скучные фотографии. Мисс Сифенг с тревогой поглядывала на него. Он выглядел смертельно усталым – в большей степени, чем обычно: он был, как говорила ее мать, из породы беспокойных, и это сказывалось. В ней он пробуждал материнские чувства – в отличие от мистера Эдварда, пробуждавшего чувства совсем иные. Она снова перевела взгляд на своего босса. Сегодня он был в бледно-сером костюме в тонкую полоску и белой рубашке в тончайшую серую полоску, с лимонным галстуком из шелкового репса. Из кармана пиджака торчал уголок платка из шелкового фуляра с лимонным, серым и темно-зеленым рисунком. Слегка вьющиеся волосы блестели от бриллиантина, при каждом движении от него исходил легкий и определенно возбуждающий аромат сигар и лавандовой воды. На левой руке, лежащей на столе, красовалось золотое кольцо с печаткой и фамильным гербом – хоть и потертым, но еще отчетливым вздыбленным львом, – золотые запонки поблескивали в безукоризненных манжетах, на одном поросшем короткими волосками запястье ремешок удерживал довольно шикарные мужские часы. Правой рукой он подписывал письма – размашисто и небрежно, самопишущим пером. Оно вдруг перестало писать, он встряхнул его дважды и обратился к ней:
– Ох, мисс Сифенг, опять оно меня подводит!
Слегка улыбнувшись, она достала из кармана кардигана другую ручку. Что бы он делал без нее!
– Если будут звонить, мистер Эдвард, что сказать, в какое время вы вернетесь?
– Он не вернется, – ответил Хью. – Я везу его на пристань.
Эдвард взглянул на брата и вскинул брови: на лице Хью застыло одно из его самых обычных выражений – мягкое, но вместе с тем непреклонное.
– Вот деспот! – отозвался Эдвард. – Пристань так пристань, мисс Сифенг.
Бракен отвез их в клуб Хью, не настолько удаленный от реки, как клуб Эдварда. По дороге они остановились купить газету с броскими заголовками об утренней поездке премьер-министра.
– «Из этих крапивных зарослей риска мы извлекли цветок надежности…» – прочел вслух Эдвард. – Такие изыски скорее по твоей части, чем по моей. Что он имеет в виду, этот малый?
Хью пожал плечами.
– По-моему, что особых надежд он не питает, но все-таки предпримет попытку, – ответил он. – На этот раз в присутствии Даладье и Муссолини, значит, мы близимся к развязке.
– И какой от них там прок? Если Гитлер чихать хотел на нашего премьер-министра, с какой стати ему прислушиваться к остальным?
– Ну, полагаю, никто из них не хочет войны – то есть трое против одного, что-то в этом роде, верно?
Эдвард не ответил. Он гадал, зачем Хью понадобилось везти его на пристань, но дела такого рода при слугах не обсуждались.
Когда они уже сидели в похожем на грот обеденном зале, по сравнению с массивными мраморными колоннами и бесконечно далекими потолками которого посетители казались карликами, и ели морской язык, запивая его рейнвейном, а Хью все так и ни словом не упомянул о пристани, Эдвард поторопил:
– Ну, давай же, старина. Выкладывай. Ты явно задумал что-то, с чем я вряд ли соглашусь.
– Итак, речь о двух вещах. Сначала займемся бревнами, – и он изложил свой план перевозки самой ценной древесины по реке Ли, чтобы уберечь ее в случае воздушных налетов. – Если же мы оставим все как есть, а почти все эти бревна лежат возле самой пилорамы, то при попадании зажигательной бомбы пропадет все. Возможно, мы потеряем и пилораму, но это восполнимая потеря. А большую часть этого леса заменить нечем.
– Но река мало того что приливная, так еще и очень узкая, и вряд ли власти разрешат нам перекрыть ее.
– Можно запросить баржи в Управлении Лондонского порта и перевести бревна на них, но ты же их знаешь: к тому времени, как мы получим баржи, будет уже слишком поздно. А если мы просто сплавим бревна по реке, баржи нам дадут гораздо охотнее, чтобы расчистить затор.
– А как быть с краном? Он нам тоже понадобится.
– Насчет крана я уже договорился. Еще вчера. Сегодня днем он должен быть здесь.
– А со Стариком ты об этом говорил?
– Нет. Решил, что лучше будет просто сделать, а потом доложить ему. Но по-моему, – добавил он, – нам лучше присутствовать при этом лично. Иначе начнется путаница, или кто-нибудь явится с запретом, и рабочие остановятся.
– Но если наши расчеты окажутся неверными, мы потратим впустую кучу денег, не говоря уже о том, что зря разозлим власти. Если войны все-таки не будет… – Эдвард умолк, потом рассмеялся. – Вот умора! Это же мне полагалось бы все придумать, а тебе – выдвинуть возражения! Что на нас нашло? Я согласен. По-моему, чертовски удачная идея.
* * *
Они перешли к обсуждению других дел. Хью собирался нанять еще одного ночного сторожа для пристани: Берни Холмс служил там уже тридцать лет, никто не знал, сколько ему самому, но Хью считал, что он слишком стар, чтобы в одиночку взять на себя ответственность в случае воздушного налета. Эдвард возразил, что увольнять его нельзя, поэтому было решено нанять сторожа помоложе ему в компанию. Встал также вопрос об учебных пожарных тревогах или учебных воздушных тревогах – не только для работников пристани, но и для конторских служащих. К этому выводу они пришли, пока стояли на пристани и ждали, а рабочие обвязывали оба конца каждого бревна цепями, соединяли их стальными тросами, цепляли крюк крана к кольцу на тросе и приступали к медленному процессу подъема бревна в воздух над рекой и опускания его в жидкую грязь – (отлив достиг низшего уровня), куда оно плюхалось, поднимая пузыри газов и распространяя вонь гниющих водорослей и дизельного топлива. Все это продолжалось несколько часов. К половине шестого, когда шестнадцать бревен очутились в реке, крановщик ясно дал понять, что с него хватит, и кроме того, весь участок реки перед причалом был уже занят. Эдвард выступал за то, чтобы занять и соседние, независимо от того, кому они принадлежат, но Хью возразил, что в этом случае они окажутся виноватыми, когда до портовых властей дойдет, чем они заняты. И они решили, что на сегодня хватит, разъехались по домам, чтобы помыться, и снова встретились у Хью за очень простым ужином, приготовленным для них горничной. Потом послушали девятичасовые новости по радио, но узнали только, что встреча в Мюнхене еще продолжается. Хью позвонил Сибил с известием, что исход встречи выяснится лишь к завтрашнему вечеру, и Эдвард решил, что ему, пожалуй, тоже стоит позвонить Вилли. «Все хорошо?» – спросили они друг у друга после телефонных разговоров, потом решили выпить еще виски и на этом остановиться.
