– Он хочет превратить то место в крепость. Вырыть вокруг него окопы. И играть в какую-то дурацкую войну.
– Ты ведь ему не позволишь, да?
– Я не хочу, чтобы было так, как хочет он, но не знаю, как его остановить. Он твердит, что это его территория, а я захватчик. Хочет присвоить все наши запасы – говорит, что они все равно принадлежат ему, как и палатка.
– Если ты отказчик, играть в войну тебе нельзя.
– Само собой! Но это рушит все мои планы. Я, похоже, пробуждаю в нем худшие чувства. И потом, ты же не можешь сбежать теперь, когда ты болен.
– Сам знаю. Но зачем вообще говорить ему?
– Понимаешь, если я скажу, он может смолчать. Или увидеть в наших планах смысл и вместо своей дурацкой затеи присоединиться к нам.
– А нельзя просто немного подождать? Может, он тоже заболеет ветрянкой. Или уедет в свою гадскую школу. – Саймон страшно загордился и почувствовал себя незаменимым, когда Кристофер сказал про «наши запасы» и спросил, не против ли он обо всем рассказать Тедди. Почему-то теперь, когда он лежал в постели и мало что мог поделать, давать советы стало легче. – Знаешь, я ведь не ябеда, – добавил он, страстно желая еще и похвал.
– Конечно, нет, глупый! Иначе зачем бы я стал спрашивать тебя, рассказывать ему все или нет, если бы ты уже обо всем рассказал?
– Извини, не подумал.
– Да ничего. Плохо тебе, наверное. – Саймон выглядел неважно. Кристофер подошел к тумбочке и съел виноградину с тарелки. – Он теперь постоянно торчит там, – несчастным голосом добавил он, – ест припасы и портит вещи. Да еще принес с собой ружье.
– Ему можно брать ружье только в присутствии взрослых. Можешь сказать об этом дяде Эдварду.
– Ябедничать я не собираюсь… – Он умолк: в комнату вошел дядя Хью. Он нес маленькие шахматы.
– Я подумал, может, сыграем партию перед ужином, – сказал он. – Привет, Кристофер. Надеюсь, я не помешал.
– Нет, – в один голос ответили оба, и Кристофер добавил, что все равно уже уходит.
Когда фигуры на доске были расставлены, а Саймон вытянул белую пешку из отцовской руки, он спросил:
– Папа, а если будет война, мне не придется уезжать в школу?
– Не знаю, дружище. А тебя она беспокоит?
– Школа?
– Война.
– А, нет, – жизнерадостно отозвался Саймон. – Думаю, будет здорово, – и в целом он был рад, что отец не стал развивать тему; ему не хотелось знать, что в школу уезжать все равно придется, к тому же пройдет еще несколько недель, прежде чем ему разрешат или заставят.
* * *
В понедельник Джессика покинула Милл-Фарм в девять часов, отправившись на похороны. Анджела и Нора сопровождали ее; уговорить Кристофера присоединиться она так и не смогла, а Джуди сочла еще слишком маленькой. Джессика надела черно-белое платье Вилли и взяла к нему шляпу из черной соломки с вуалью, которая ей очень шла и сейчас лежала на заднем сиденье рядом с Анджелой – очень бледной и молчаливой, покладистой и даже не попытавшейся возразить, когда Нора заявила, что теперь ее очередь сидеть впереди. Нора надела темно-синий жакет с юбкой и пришила к рукаву траурную черную повязку. Анджела позволила Вилли выбрать для нее одежду – черное льняное платье и сероватый макинтош. Перчатки и сумочки приличествующих оттенков по такому случаю пожертвовала остальная семья.
– Мы ждем вас обратно к ужину, – сказала Вилли, провожая их. – Или позвоните, если не сможете приехать, – добавила она. Несмотря на все заверения Джессики, что ничто не заставит ее остаться в том доме на ночь, Вилли знала, что Реймонд вполне может убедить ее передумать.
– Правда, у нас с собой нет никаких вещей, чтобы переночевать там, – сказала Джессика, – так что он не сможет рассчитывать, что мы останемся, – и она улыбнулась тонкой скрытной улыбкой, словно желая сказать сестре: «Вот так я с ним и управляюсь: никогда не спорю, всегда соглашаюсь, но потом ставлю на его пути небольшое препятствие, и ему приходиться сдаться». – Он только упрекнет меня в непрактичности, – безмятежно добавила она. – А я к этому давным-давно привыкла.
И все-таки поездка была нелегкой – за один день до Френшема и обратно, да еще на их стареньком «воксхолле» (Джессика отказалась брать машину Вилли). Вилли в последний раз помахала им вслед и ушла в дом, чтобы начать «славный тихий день», которому недавно позавидовала Джессика. В столовой решено было проводить уроки, значит, после завтрака убрать со стола следовало как можно быстрее, и кроме того, предстояла еще одна неизбежная задача: помочь матери встать и одеться, а значит, и выкупаться, предварительно разогнав из коридора и детей, и горничных, поскольку леди Райдал не желала, чтобы кто-нибудь видел, как она идет в ванную или уборную или же возвращается оттуда. У детей нет учебников, сообразила Вилли, и внесла их в список вещей, которые собиралась привезти с Лэнсдаун-роуд на следующий день. Луиза, которой тоже хотелось поехать на похороны, надулась.
– Я никогда не бывала на похоронах, так нечестно. И подружкой невесты не бывала, и за границей ни разу, и вот теперь еще и на похоронах. Честное слово, ты как будто хочешь, чтобы у меня не было никакого жизненного опыта.
– Я тебе уже сто раз говорила: нельзя являться на похороны человека, с которым ты даже не была знакома.
– Я не виновата в том, что так и не познакомилась с ней.
– Отправляйся в Хоум-Плейс и спроси у Дюши, можно ли тебе взять немного промокашки и бутылочку чернил. А если у нее случайно найдется писчая бумага или тетради…
– Они нам не нужны – у Клэри всегда найдется десяток-другой.
– В таком случае попроси ее принести их.
Сверху донесся сдавленный крик.
– Мне надо бежать! Живее, Луиза, живее! – и она заспешила наверх.
– Ей-богу! Почему нельзя просто позвонить по телефону? Сходи туда, сделай то, я для нее как рабыня. Рабыня-дитя.
Всю дорогу на холм она была девочкой-рабыней: покорной, прекрасной, с тяжелым браслетом на правой щиколотке, за который ее приковывали цепью на ночь. Ее длинные черные волосы свисали почти до талии, ее красота ошеломляла, но жестокий хозяин и хозяйка обращались с ней хуже, чем со своим любимым слоном. К тому времени, как она нашла Дюши, ее настолько переполнили жалость к собственной красоте и кротости, что она никак не могла вспомнить, зачем пришла. А Дюши не могла найти Брига и попросить его поговорить с Сэмпсоном – пусть пришлет в дом кого-нибудь, чтобы открыли окно в мансарде Дотти.
– А где он?
Дюши подняла голову от огромной кипы льняных простыней, которые разбирала, чтобы отдать в починку сестрам.
– Куда-то вышел, дорогая, иначе я нашла бы его сама. Может, он за домом, на площадке для сквоша. Или же в тех коттеджах, что у дороги на ферму Йорка. Только поскорее. У Дотти ветрянка, ей нужен свежий воздух.
