– А я свой просто обожаю! В нем я сама на себя не похожа. – Лидия погладила футляр, висящий на спинке ее стула.
– Все мы не похожи на себя.
– Пожалуй, кроме мисс Миллимент, – задумчиво заметила Лидия. – Какой-нибудь немец, наверное, даже не поймет, в противогазе она или без него.
– Довольно, Лидия, – прервала Эллен, – и передайте хлеб с маслом своему кузену.
– Мама сказала, если мы будем надевать их на пять минут каждый день, то очень скоро к ним привыкнем. – Нора поняла, что Невилл перепугался, и по доброте душевной старалась подбодрить его.
– А я буду носить свой постоянно, только во время еды снимать. Да, есть в них нельзя. И целоваться тоже.
– Пейте молоко, Невилл.
Он отпил и продолжал:
– А я знаю, что в них хорошего. Если тетушки, то есть двоюродные бабушки, будут носить их, нам не придется с ними целоваться.
– Бедненькие! – жалостным голосом воскликнула Джуди.
– Тебе же будет лучше. Они даже не твои двоюродные бабушки. Знаешь, какие на ощупь лица у старушек?
– Как старая клубника, – сразу выпалил Невилл. – Вся такая мягкая, сизоватая и с мокрым пухом.
– Это у одной, – возразила Лидия. – А у другой оно… это все равно что целовать огромную собачью галету. Такую твердую, жесткую и всю в дырочках.
– Довольно, Лидия, – снова сказала Эллен.
– А почему всегда достается мне, а Невиллу – никогда?
– Вам обоим пора помолчать.
– А целовать тетю Лину было как бланманже, – сказала Джуди, – а бабулю…
– Замолчи, – обрезала Нора. – Тетя Лина умерла. О ней вообще больше ничего нельзя говорить.
Все изумленно умолкли, а она налила чашку чаю, чтобы отнести Луизе, которая лежала с головной болью.
* * *
Это и вправду угнетает, думала мисс Миллимент, небольшими зигзагами поднимаясь на холм возле Хоум-Плейс, куда она направлялась вместе с Анджелой после чая. Съездив вместе со всеми за противогазами, мисс Миллимент, чтобы быть хоть чем-нибудь полезной, почитала леди Райдал вслух те отрывки из Times, которые ей хотелось послушать: некрологи, «Придворный циркуляр» и несколько писем. Потом сообщила о своем желании навестить Клэри Виоле и Джессике, и Анджела вызвалась сопровождать ее. Она была очень миловидна и поразительно похожа на ее мать в том же возрасте (мисс Миллимент давала уроки Виоле и Джессике до семнадцати и восемнадцати лет соответственно), но казалась очень замкнутой, в то время как Джессика всегда была такой общительной, исполненной живости и веселья. Мисс Миллимент попыталась заговорить с Анджелой о Франции, но Анджеле, похоже, совсем не хотелось разговаривать, и мисс Миллимент, предположив, что Анджела влюбилась в какого-нибудь молодого француза, с которым ей пришлось расстаться, тактично перевела разговор.
– Ваш дядя говорил мне, что пишет ваш портрет. Как вы думаете, мне может представиться случай увидеть его?
И Анджела, которая немного опередила ее, сразу же остановилась и с живостью обернулась:
– О, мне бы так хотелось, чтобы вы его увидели! Я приходила позировать сегодня утром, но он сказал, что, по его мнению, портрет уже закончен. А по-моему, еще нет! Я была бы так рада услышать ваше мнение!
Они вошли в дом через переднюю дверь, миновали комнату, где старшая миссис Казалет в шляпе подшивала на машинке шторы, вышли в большой зал, где накрывали стол к детскому ужину, потом по довольно темному коридору, где она чуть не споткнулась, но это потому, что у нее развязался шнурок (они были слишком короткими, чтобы завязывать их двойными бантиками), и через обитую сукном дверь вошли в длинную темную комнату с бильярдным столом и эркером в дальнем конце. Там и находилась картина. Интересный портрет, подумалось мисс Миллимент. Ему, похоже, удалось передать парадоксальную истому и пыл молоденькой девушки, атмосферу выжидательности и пассивности, и она заметила, что изображение рта, которое зачастую оказывается ахиллесовой пятой для многих художников, в этом случае далось ему гораздо легче, ведь Анджеле достался рот матери – в точности как на картинах прерафаэлитов, полный, но изящно очерченный, наглядный пример природы, подражающей искусству, но это же штамп, не требующий творческого восприятия артиста… модные портретисты, конечно, всегда наделяли натуру теми или иными чертами – взять хотя бы похожий на розовый бутон рот Лели…
– Видите, что я имею в виду? Мое лицо выглядит пятнистым. И он нарисовал мне волосы прямыми как палки, – добавила она.
– Мне кажется, никто, кроме самого художника, не вправе решать, когда ему заканчивать работу, – ответила мисс Миллимент. – Если не ошибаюсь, художники часто рискуют «зализать» портрет. А он выглядит весьма любопытным, и вы должны гордиться тем, что вам выпала честь позировать для него.
– О, я горжусь! Конечно, он превосходный художник. Но ведь нужны годы, чтобы стать таким, верно? Значит, он может и не…
– Возможно, он захочет написать еще один портрет.
– Да, надеюсь на это. Ох, мисс Миллимент, у вас шнурок развязался!
И чулки опять спустились, подумала она, глядя на гармошку морщинок на своей щиколотке.
– Хотите, я сама вам завяжу?
– Спасибо, дорогая моя. Это было бы чрезвычайно мило с вашей стороны.
Анджела встала на колено и завязала шнурок, думая: бедная старушка! Совершенно не представляю, как она ухитряется наклониться, чтобы сделать это самостоятельно.
А мисс Миллимент, которая каждое утро и вечер в одиночку боролась со шнурками, сидя на краю кровати и поставив ногу на стул, вдруг вспомнила еще кое-что.
– Я тут подумала… – начала она, – не могли бы вы подсказать мне кое-что? Милая Луиза подарила мне на Рождество баночку с каким-то тальком. Я привезла ее с собой, поскольку в такой «ситуации» не знала, когда вернусь домой, но я до сих пор не понимаю, как правильно им пользоваться.
Анджела, поднявшаяся на ноги, была явно озадачена.
– Я пробовала пудриться им, – пояснила мисс Миллимент, – но кажется, для этого он не годится.
– А-а, – стало ясно, что Анджела удивилась. – Это совсем не для лица, мисс Миллимент, а для тела. Ну, знаете, после ванны.
– Для тела, после ванны, – ровным тоном повторила мисс Миллимент, теперь окончательно перестав понимать, для чего нужен тальк. – Благодарю вас, Анджела. Вы не покажете мне, где комната Клэри?
И Анджела довела ее прямо до двери, а потом побрела прочь, надеясь встретить где-нибудь Руперта – одного, без Зоуи.
* * *
Поезд Иви пришел с опозданием, и это было только к лучшему, потому что и Тонбридж опоздал на станцию. У него выдался утомительный день, он возил слуг за противогазами. Миссис Криппс понравилось сидеть впереди рядом с ним, только раздражало присутствие девушек на заднем сиденье, поэтому она осаживала их всякий раз, стоило им только открыть рот, но в неловком молчании, которое всякий раз за этим следовало, она с раздражением замечала, как внимательно они ловят каждое слово, сказанное ей мистеру Тонбриджу, которого с глазу на глаз она с недавних пор называла Фрэнком. И она довольствовалась бесспорными замечаниями о погоде, с которыми Тонбридж незамедлительно соглашался: да, едва успели, и, скорее всего, еще одна гроза начнется еще до наступления ночи; не то чтобы им был нужен дождь, хотя после хорошего ливня воздух станет свежее, а сборщики хмеля укатят обратно в Лондон, где им самое место.
